№ 2/90.II.2024
Не иссякает поток информации из развитых стран капиталистической ориентации об организованных террористических актах в школах, редакциях, торговых центрах, институтах, военных базах и, вообще, в любых местах массового скопления людей, о массовых погромах, о всевозможных «шутингах», совершённых неорганизованными одиночками, об осуждении на длительные сроки участников мирных антиправительственных демонстраций, проникших в помещения, в которые обычно проникают только чиновники, депутаты, конгрессмены, о гигантских суммах уклонения от уплаты налогов, о фальсификации лекарств, вымогательстве и взяточничестве в грандиозных размерах, о напряженной в связи со всем этим «работе» гигантского аппарата силового, судебного и пенитенциарного воздействия на людей в странах рыночной демократии. В этом контексте возникает необходимость углубить представления наших читателей о роли пенитенциарной системы в поддержании принципов буржуазной демократии, о степени заинтересованности буржуазного государства и прислуживающей ей профессуры в укреплении в общественном сознании положительного отношения к пенитенциарной системе вообще как к инструменту поддержания порядка в этносе, инструменту, способному воспитать в психически предрасположенных особях надёжных, активных тюремщиков и через это вбить в сознание людей с повышенной социальной активностью устойчивые рефлексы полной покорности на длительные периоды. Исследование этой проблемы начнём с анализа содержания одного психологического «эксперимента», получившего на Западе большую известность.
I
Сегодня лучшие платные умы западной науки — психологи и математики, химики и физики… — работают над «конструированием» новых религиозных течений или, по крайней мере, «научных» теорий по образцу и подобию «теории относительности», способных выполнить в сознании человека роль антилогического «вируса».
В. А. Подгузов
Противостояние марксизма и всей западно-буржуазной идеологии, которое в XX веке приобрело по-настоящему международный характер, подтвердило правильность тезиса классиков о партийности всех без исключения наук: представители буржуазной «науки» (каждый в рамках своих «профессиональных интересов»), выполняя социальный заказ олигархии, стремились всеми возможными способами разгромить марксистскую теорию. Буржуазные «учёные», пытающиеся показать большим начальникам свою «профпригодность», не останавливались ни перед какими методологическими и моральными (если это слово, конечно, применимо к буржуазным «учёным») преградами на пути к оправданию капитализма.
Так, одним из главных направлений антикоммунистической (антинаучной) пропаганды стала биологизаторская концепция в психологии, преследующая цель убедить людей в том, что решающим и неизменным (например, в ходе социальной революции) фактором в человеческом поведении являются именно животные начала. Однако нельзя было ограничиться лишь теорией. Нужны были опытные данные, которые бы могли нанести сокрушительный удар по марксизму, коммунизму и человечеству.
Одной из попыток подобного удара стал «Стэнфордский тюремный эксперимент», в рамках которого профессор психологии Стэнфордского университета Филип Зимбардо воссоздал на примере импровизированной тюрьмы условия замкнутого общества, основанного на насилии и власти, дабы, грубо говоря, доказать безропотную покорность человека, его безвольность перед лицом социальной иерархии. Для того чтобы ввести читателя в курс дела, приведу основные положения проведенного в 1971 году эксперимента.
Для организации оного были выбраны 20 человек:
«Это были люди, у которых не было выявлено ни малейших отклонений от “нормы” (никакой повышенной тревожности, агрессивности, мнительности), как правило — представители среднего класса, наиболее взрослые и здоровые как физически, так и психически. Группу, состоявшую из двадцати четырёх молодых мужчин, поделили случайным образом на заключённых и охранников. <…> Добровольцы играли роли охранников и заключённых и жили в условной тюрьме, устроенной в подвале факультета психологии».
Консультируя «подопытных» перед началом эксперимента, Зимбардо поделился следующими рекомендациями:
«Создайте у заключённых чувство тоски, чувство страха, ощущение произвола и того, что их жизнь полностью контролируется нами, системой. <…> Мы будем различными способами лишать их индивидуальности. Всё это в совокупности создаст у них чувство бессилия. Значит, в этой ситуации у нас будет вся власть, а у них — никакой.
<…>
Эксперимент быстро вышел из-под контроля. Охранники применяли садистские методы и оскорбления в отношении заключённых, и к концу у многих из них наблюдалось сильное эмоциональное расстройство.
После сравнительно спокойного первого дня на второй день вспыхнул бунт. Охранники добровольно вышли на сверхурочную работу и без вмешательства исследователей стали подавлять мятеж, используя против заключённых огнетушители. После этого инцидента охранники пытались разделять заключённых и стравливать их друг с другом, выбрав “хороший” и “плохой” корпусы, и заставляли заключённых думать, что в их рядах есть “информаторы”. Эти меры возымели значительный эффект, и в дальнейшем возмущений крупного масштаба не было. Согласно консультантам Зимбардо (бывшим заключённым), эта тактика была подобна используемой в настоящих американских тюрьмах.
Подсчёты заключённых, которые изначально были задуманы для того, чтобы помочь им привыкнуть к идентификационным номерам, превратились в часовые испытания, в ходе которых охранники изводили заключённых и подвергали физическим наказаниям, в частности заставляли подолгу совершать физические упражнения.
Тюрьма быстро стала грязной и мрачной. Право помыться стало привилегией, в которой могли отказать, что часто и делали. Некоторых заключённых заставляли чистить туалеты голыми руками. Из “плохой” камеры убрали матрасы, и заключённым пришлось спать на голом бетонном полу. В наказание часто отказывали в еде.
<…>
В ходе эксперимента несколько охранников начали превращаться в садистов — особенно ночью, когда им казалось, что видеокамеры выключены. Экспериментаторы утверждали, что примерно каждый третий охранник проявлял настоящие садистские наклонности. Многие охранники расстроились, когда эксперимент был прерван раньше времени».
Можно долго перечислять «особенности» хода эксперимента, однако, полагаю, что в общем картина ясна. Воссоздав условия американской (равно человеконенавистнической) тюрьмы, поместив в неё среднестатистических американских обывателей (равно моральных уродов), Зимбардо получил… капиталистическое общество в концентрированном виде. Но как обычно это бывает, «не заметив» марксизма, представив капиталистическое общество (которое с целью отождествления коммунизма и капитализма в западной «науке» привыкли называть индустриальным и постиндустриальным) единственно возможным, истина осталась скрытой от американского профессора (как и от всех его коллег и работодателей), что и отразилось на выводах по завершении всего мероприятия:
«Результаты эксперимента были использованы для того, чтобы продемонстрировать восприимчивость и покорность людей, когда присутствует оправдывающая их поступки идеология, поддержанная обществом и государством. Также их использовали в качестве иллюстрации к теории когнитивного диссонанса и влияния власти авторитетов. В психологии результаты эксперимента используются для демонстрации ситуативных факторов поведения человека в противовес личностным. Другими словами, ситуация влияет на поведение человека больше, нежели внутренние особенности личности».
Такой вот надклассовый, антикоммунистический, а следовательно, и антинаучный вывод был сделан западной психологической «наукой». И это закономерно. Буржуазная психология, проповедуя принципы позитивизма, узкого эмпиризма и объективизма, дистанцируется от социальных условий, формирующих сознание индивида; общество представляется в качестве чего-то абстрактного, лишенного классовых противоречий, качественно одинакового во все времена и все эпохи; различия между коммунизмом и капитализмом как бы «случайно» оставляются за скобками. Причём, несмотря на очевидную вульгарность (для любого марксиста) всего, что связано с подобной «scientific activity», эксперимент стал очень известен, повлияв не только на антимарксистскую психологию, но даже на художественную культуру [1].
Зимбардо прекрасно понимал, что большинство западных обывателей — моральные уроды, поскольку сам вырос в условиях перманентной конкуренции всех со всеми за право угнетать ближнего, впитав с молоком матери человеконенавистническую идеологию «американской мечты», прагматизма и поклонения «золотому тельцу». Американский профессор, знавший об указанных характерных чертах, преследовал цель доказать естественность и необходимость капиталистической системы на основе тенденциозного истолкования эмпирического материала.
На самом же деле психические «особенности», проявившие себя в ходе «Стэнфордского эксперимента», рождаются не из природной злости или покорности человека, а из его неграмотности (незнания, в первую очередь, марксизма) и дикости, т. е. черт, созревающих в человеке под гнётом «общества» частной собственности, что приводило, приводит и будет приводить человечество (до тех пор пока наш род окончательно не встанет под знамёна коммунизма) к катастрофам локального и глобального масштаба.
В этом контексте нельзя не упомянуть ещё одну тенденцию: иногда подобные «психологи» срывают с себя последние маски цивилизованности и проводят социально-психологические эксперименты на животных, на существах лишенных сознания, того определяющего, что позволяет нам говорить о такой науке, как психология (имеются в виду те эксперименты, где на основе деятельности животных пытаются сделать обществоведческие выводы [2]). Открыто провозглашая тождество животных и людей, эти уже не скрывающиеся биологизаторы приходят к «феноменальным» открытиям: человек ведёт себя подобно животному, а следовательно, человеческая природа неизменна, его дикость не позволяет голосу его совести звучать громче жажды наживы и похоти, «все человеческое человеку чуждо», он готов работать за еду, не задавая при этом лишних вопросов. Но, как это обычно бывает в буржуазных исследованиях, верные наблюдения подвергаются мелкобуржуазной трактовке, что в итоге приводит к известной нам апологетике капитализма, согласно которой никакая революция не изменит сложившуюся ситуацию, не изменит наших психических свойств, ибо человек создан, чтобы эксплуатировать или подчиняться, всё зависит лишь от того, в каком сословии боженька предрек ему родиться.
Отцы новоевропейской науки, Бэкон, Декарт и Галилей, утверждали, что правильность эксперимента определяется тем, насколько грамотно он продуман, тем, насколько люди, его организовавшие, учли все тонкости и особенности изучаемого явления, тем, имеется ли у учёных научный метод познания (мы не ставим вопрос об истинности методов Бэкона, Декарта и Галилея, ибо нас сейчас интересует их абсолютно верное направление мысли); упуская же из вида общую методологию или игнорируя частности, велик риск разрушить стройное здание экспериментальной деятельности. «Случайно забыв» эти наставления классиков науки, современные горе-экспериментаторы страдают радикальным эмпиризмом, инфантилизмом и буржуазной ограниченностью, впадают в проповедь социального дарвинизма в форме наукообразного снобизма. Авторитетом науки они бьют по марксистскому учению о человеке, перенося дарвинизм из биологии в общественное устройство. И это неудивительно. Позитивизм пустил корни в сознании большинства современных учёных, подменил целостное знание об общем отрывочным знанием о частном, подверг критике саму возможность человеческого познания, введя в моду такие принципы буржуазного мышления, как агностицизм, субъективизм и релятивизм. Отцы империалистической (следовательно, лживой, продажной и вводящей в заблуждение) «науки» Конт, Спенсер и Мах утверждали, что познание всеобщего — мистификация, что философское мышление есть призрак средневековой метафизики, что реальность вне восприятий есть теоретический конструкт, доказать который принципиально невозможно, а потому единственное, чем должен заниматься современный ученый — деятельностью, не выходящей за рамки его узкой специализации и «позитивных знаний», ни в коем случае не рискуя возвышаться до философских обобщений. Эти и многие другие положения вошли в символ веры большей части буржуазной (а во многих моментах и советской) науки, составив основу современной идеологии, выходящей далеко за рамки естествознания и обществоведения.
Примечательно и то, что популярность стэнфордского эксперимента вышла далеко за рамки самой Америки. К примеру, посвященная эксперименту лекция по психологии, свидетелем которой «посчастливилось» быть автору настоящей статьи, закончилась следующими словами, сказанными лектором (кандидатом психологических наук):
«Тюремный эксперимент представляет из себя наглядную иллюстрацию естественности человеческой покорности авторитетам и социальным ролям, довлеющим над нами».
Вот таких «психологов» наша современная российская высшая школа штампует тысячами. Некоторые из них не сидят на месте, зарабатывая на частных консультациях, а стремятся распространить свои «глубокие воззрения», желая «просветить» народные массы. Чего только стоят сотни блогов в интернете, посвященных «популяризации психологических знаний». И ведь это касается не только психологии. А что происходит в философии? В физике? В биологии? В истории? Общий вектор «развития» современной «науки» мы, конечно, понимаем, но примеры-частности, с которыми каждый из нас имеет несчастье сталкиваться, ярко и наглядно демонстрируют всю плачевность ситуации. Вульгарности и формализму наших «профессоров глупости» позавидовали бы самые именитые схоласты. Подавляющее большинство современных преподавателей интеллектуально травмированы, они не способны адекватно отражать мир, всё их мировоззрение представляет из себя набор штампов и отрывочных фактов (у каждого по своей специальности), перемешанных под влиянием житейской и формальной логики. Профессиональный кретинизм у таких «специалистов» становится принципом, определяющим и без того изуродованное мировосприятие.
Однако не время унывать. Коммунистам не в первый раз предстоит столкнуться с агрессивным невежеством больших масс интеллигенции, победа над которым (невежеством) возможна при условии добросовестной организации процесса самообразования у всех тех, кто называет себя коммунистом. Одной из форм указанного выше самообразования есть публицистическая деятельность, претендующая на пропаганду, конкретизацию и актуализацию марксизма, иными словами, деятельность, способствующая более продуктивной ковке качественных марксистских кадров для будущей партии научного централизма. Дабы не сойти за краснобая, ограничивающегося формальными лозунгами, приведу ниже некоторые свои размышления о сущности и судьбе пенитенциарной системы, размышления, претендующие на звание «пропаганды марксизма».
II
Одинок я — нет отрады:
Стены голые кругом,
Тускло светит луч лампады
Умирающим огнем;
Только слышно: за дверями
Звучно-мерными шагами
Ходит в тишине ночной
Безответный часовой.
Лермонтов
Изучение опыта западной психологической науки необходимо наталкивает на рассуждения, касающиеся пенитенциарной системы и возможного варианта её преодоления. Лакеи капитала в «профессорских мундирах» придумывают сказки о неких гарантиях безопасности, которые, по их словам, предоставляет обществу тюрьма. Вопросов же о причинах возникновения преступности эти господа старательно избегают, понимая, что разоблачать своего корыстолюбивого работодателя — дело очень благородное, но не очень-то и выгодное. Вот и появляются разнообразные философско-правовые концепции, игнорирующие теорию коммунизма, оправдывающие необходимость и вечность тюрьмы путём повторения давно известного (но порой сокрытого под грудой наукообразных терминов) антинаучного тезиса, гласящего: «человеческая природа неизменна». С другой стороны, общественное сознание трудящихся, пренебрегающих марксизмом, продолжает находиться в коматозном состоянии, что способствует массовому согласию с существующим порядком дел.
Людей, оправдывающих необходимость вечного функционирования пенитенциарной системы, не смущает тот факт, что заполненность тюрем никак не влияет на снижение уровня преступности, что, несмотря на то, сколько бы грабителей и убийц («кровавые дела» которых довольно часто связаны с перераспределением собственности) ни было поймано и осуждено, тот же бандитизм продолжает процветать. На смену одним приходят другие, опытных и «бывалых» сменяют юные и «зелёные», то ли с детства одурманенные криминальной романтикой, то ли принуждённые к такой «профессии» скотскими условиями существования, то ли оба варианта взятые вместе — важны здесь не частности, а общее правило, которое гласит: сколько преступников ни вылавливай, а отношения собственности взамен одного пойманного вора будут поставлять обществу новых. Причём тенденция по мере углубления кризиса империализма только прогрессирует, всё сильнее разделяя общество на «тварей дрожащих» и «капитал имеющих», что, однако, не очень-то и волнует временно сытых законодателей.
Самых «удачливых» из пойманных будет ожидать очередной оригинальный продукт «цивилизации» частной собственности — смертная казнь, которая (что «удивительно») также не в силах решить проблему бандитизма: приговор приводится в исполнение, курок спускается, ток подаётся в электрический стул, яд проникает в кровь… а преступность всё равно никуда не исчезает, продолжая терроризировать капиталистическое общество. Более того, нередки те случаи, когда известие о казни одного могло лишь раззадорить или обозлить других. Ведь многие из тех, кого принято называть преступниками, являются людьми с явными (а не скрытыми, как у «законопослушного» мещанина) психическими отклонениями, гарантирующими подобную неочевидную реакцию на, казалось бы, акт устрашения со стороны пенитенциарной системы.
Однако чаще всего страх перед тюремным заключением или даже казнью не останавливает человека, собирающегося совершить преступление, по другой, куда более тривиальной причине: его жизнь чрезмерно трудна и в основе своей бессмысленна; работа сменяется сном, мимолётное счастье — долговременным отчаянием. Такие люди не понимают ни мир вокруг, ни самих себя. Им чужды истинно человеческие мечты, ибо их с детства приучили мечтать о низменном, о материально-бытовом, сиюминутном и единичном; они не утруждают себя размышлениями о великом и вечном, ибо с детства загнаны в капиталистическую клетку, сдавливающую их по мере углубления политико-экономического кризиса. Возникающие на этом фоне «опасности» оцениваются как очередной «подарок судьбы», смиренное принятие которого уже давно стало составной частью образа их существования. Именно поэтому многие бандиты, бывшие когда-то представителями рабочего, среднего или любого иного класса, «находят себя» в бандитизме; проникаясь специфической криминальной романтикой, они с презрением вспоминают свою «жизнь» на воле. И даже наивно понимаемая, но биологически оправданная любовь к семье, оставшейся «в законе», зачастую не способна увеличить страх перед тюремным заключением. Смерть же воспринимается такими людьми как один из естественных, а иногда даже наиболее желательных способов избавления от постоянно гнетущего чувства неустроенности. Таким образом, запугивать тюрьмой или казнью живого мертвеца — глупая и наивная идея, претендующая не на решение проблемы, а на её ханжеское игнорирование.
Большая часть криминального элемента — представители угнетённой люмпен-пролетарской массы, доведённые до такой степени отчаяния, когда масштаб потенциальных преимуществ от успешного преступления превышает масштаб потенциальных угроз от неудачи. Особенно это касается мелких воришек, принуждённых к подобному способу заработка очередной оптимизацией бизнеса, медицины или образования. При этом за решёткой они оказываются только потому, что по уровню хитрости и подлой сообразительности уступают своим «коллегам» в высоких кабинетах, совершающим ежедневно во сто крат более опасные преступления, торгуя судьбами на бирже или отправляя ресурсы в очередную воюющую бананово-майданную республику.
Отсюда и то искреннее сочувствие, что рядовой обыватель может испытывать по отношению к разбойничьей шайке Дубровского или к «Merry Men» Робина Гуда, сочувствие по отношению к крестьянским войнам под водительством Мюнцера или Пугачёва, сочувствие к обыкновенному грабителю банка, который воспринимается как смельчак, решившийся обворовать главного вора; отсюда и так называемый «стокгольмский синдром», являющийся широко растиражированным примером идеалистического и метафизического подхода к изучению общественных явлений. Люди видят в некоторых преступниках товарищей по несчастью, в какой-то мере отождествляют себя с ними, солидаризируются с ними по вопросу о несправедливости распределения материальных богатств, а потому и понимают их мотивы (при этом очевидным является то, что зачастую бандиты грабят представителей своего же класса, насилие они совершают именно по отношению к таким же пролетариям, как и они сами; в этом обстоятельстве сильнее проглядывается звериная сущность капитализма, с которой придётся бороться коммунистам; как писал Бортник: «Понимание социальных корней преступности не равно оправданию преступников»). И именно с этим материалистическим воззрением на преступность пытаются бороться откровенные фашисты, видящие преступность в природе человека, метафизически заявляющие о принципиальной неисправности преступников, закрывающие глаза на произвол финансовой олигархии, загоняющей миллиарды людей в нищету и мрак.
С другой стороны, немаловажную роль в процессе воспроизводства преступности играет образовательная система. Дело в том, что детей с малых лет духовно уродуют, воспитывая в них мелкобуржуазные идеалы, превращая их в мещан-психопатов, уничтожая в них истинно человеческие черты, тем самым создавая почву для криминального будущего при определённых жизненных обстоятельствах. Любая образовательная система в классовом обществе против своей воли вносит весомый вклад в дело не только всеобщего оглупления и оскотинивания, но и, как следствие, всеобщей криминализации (массовые школьные «шутинги», распространившиеся в последние годы в российских широтах, олицетворяют собой пример реализации «мечты дурака», кричащего «Хочу жить как в Америке!»). Сама суть образования при капитализме заключается в воспитании не всесторонне развитой личности, а в дрессировке обывателя-потребителя, обладающего узкой квалификацией, выход за рамки которой осложняется ограниченным мировосприятием. В детях воспитывают, с одной стороны, капризность и вседозволенность, с другой — безволие и покорное принятие капиталистической реальности. Вот и получается, что образовательная система поставляет социуму пролетарскую массу, часть из которой под давлением кредитов, кризисов и депрессий или потихоньку сходит с ума, кончая жизнь самоубийством, или начинает заниматься преступной деятельностью, сулящей либо быстрые и лёгкие деньги, либо быструю и «лёгкую» казнь на электрическом стуле (иногда оба варианта реализуются поочерёдно).
Путём недолгих логических размышлений мы приходим к ранее постулированному тезису, согласно которому тюрьмы не способны уничтожить преступность. В этой связи нам остаётся два возможных варианта решения проблемы: либо мы признаём, что человеческая природа неизменна, а потому разговор о ликвидации пенитенциарной системы бессмыслен, либо мы остаёмся на последовательно научных позициях, согласно которым человек — существо социальное, а потому его индивидуальные пороки есть лишь отражение пороков общественных. Не признав за идеализмом научного содержания и выбрав второй вариант, мы приходим к следующему выводу: ликвидация человеческих несовершенств возможна только на основе планово-научной ликвидации несовершенств социальных; именно отношения собственности и охраняющее их массовое невежество, закрепляемое политическим насилием (в том числе и тюремным), и гарантируют существование всего того варварства, окружающего человечество на протяжении нескольких последних тысячелетий.
Либерально (и даже леволиберально) настроенный читатель, вынужденный под давлением приведённых выше доводов признать отсутствие связи между развитием обширной пенитенциарной системы и искоренением преступности, читатель, вынужденный поддержать необходимость мероприятий по ликвидации тюрьмы как института, может, однако, заметить, что самую известную, но при этом якобы провальную попытку преодолеть тюремную систему предприняли большевики: дескать, придя к власти под лозунгами о свободе и демократии, коммунисты превратили всю страну в одну большую тюрьму, в которой «одна половина населения сидела, а другая — охраняла». Такой образ мысли возможен потому, что политические репрессии, о которых в наше время так модно говорить, зачастую приписываются лишь большевикам; сочиняются различные небылицы, например, о том, что Сталин-де был тираном и палачом, который либо начал «Большой террор», чтобы избавиться от конкурентов, либо закончил его, слишком поздно узнав о заговоре троцкистов (существует большое количество версий, выбор которой зависит от особенностей политических взглядов; при этом концепция, отрицающая «Большой террор», воспринимается большинством левых как вредная конспирологическая теория). Все эти исторические мифы возводятся в ранг государственной буржуазной идеологии, стремящейся всеми правдами и неправдами скрыть свой собственный кровавый след, оставленный на теле России и мира. Неслучайно Владимир Путин, выступая в роли представителя политической обслуги капитализма, постоянно напоминает западным партнёрам и российским гражданам о том, что необходимо помнить «преступления, совершенные [коммунистическим] режимом против собственного народа, и ужасы репрессий».
Стоит отметить, что подобные взгляды распространены не только среди так называемого либерально-демократического крыла российской политики, но и среди тех, кто имеет наглость называть себя коммунистом. Такие известные «теоретики и пропагандисты марксизма», как Жуков, Яковлев, Юлин, Майснер, Сёмин, Рудой, Спицын, Комолов в вопросах репрессивной политики при большевиках ссылаются на данные Земскова и других «умеренных» (в своём антикоммунизме) буржуазных историков, тем самым пропагандируя более хитрую, а потому и более опасную ложь о сталинском руководстве.
Однако речь ниже пойдёт не про клевету и оппортунизм, не про отдельные ошибки и заблуждения, а про саму пенитенциарную систему и те мероприятия, которые предпринимали коммунисты для её отрицания. Для того чтобы ответить на все упомянутые «оригинальные» претензии и обвинения по адресу большевиков, выдвигаемые как открытыми врагами, так и скрытыми «друзьями», обратимся к мировой истории, которая дарит нам богатейший материал для опровержения указанных выше домыслов.
III
Тюрьма при системе товарно-денежных отношений так же обязательна, как и сами деньги.
В. А. Подгузов
Как известно, государственная система насилия, одной из составных частей которой является тюрьма, зародилась несколько тысяч лет назад и стала одним из первых политических инструментов подавления воли экономических конкурентов, одним из первых инструментов борьбы эксплуататоров не только с эксплуатируемыми, но и с другими эксплуататорами (Ходорковский или Навальный не дадут соврать). Неподкреплённое силой владение собственностью в условиях рабовладельческого/феодального/капиталистического мира принципиально невозможно (не признающих этой аксиомы на протяжении всей истории сжигали, вешали, расстреливали их конкуренты), ибо в рамках всеобщей дикости не может существовать никакой иной способ сохранения и приумножения личного богатства, кроме как политическое насилие, силовое принуждение и террор. Законы же, сочиняемые самопровозглашенными тиранами для защиты награбленного и отнятого, большинством трудящегося населения воспринимались (и воспринимаются до сих пор!) как богом/царём данные, общепризнанные (хотя бы формально) истины, отрицание которых приводило бы потенциального наглеца на шамано-императорский или либерально-демократический (суть одна) эшафот. И «Законы Хаммурапи», и их более поздняя, но менее вульгарная версия «Римское право», и законы современных капиталистических государств — все эти обязательные к исполнению «рекомендации» представляют из себя волю экономически господствующего класса, выразившуюся в разнообразных принципах, эдиктах, кодексах и статьях. Иными словами, тюрьма, как и другие политические институты, была вызвана к жизни необходимостью защиты экономического господства которое, в свою очередь, стало возможно только в «обществе» частной собственности: там, где есть частная собственность, необходимо возникают споры об её перераспределении; победителям этих споров предоставляется возможность при помощи тюрьмы ограничить свободу проигравших, что доказывается примерами современной жизни, когда мелкие жулики пребывают в местах лишения свободы за свои неудачные попытки ограбить жуликов покрупнее.
Время шло, а в тюрьмах менялись лишь особенности их внешнего вида и внутренней обстановки, уточнялись формулировки приговоров, ультимативность которых закреплялась постоянно совершенствующимися формами экзекуции. Общественно-экономические формации, поочерёдно сменявшие друг друга, сохраняли тюрьму как необходимую составную часть удержания власти, модифицируя отдельные её черты. Человечество медленно, но верно шло по пути социального прогресса, стихийно приближаясь к коммунизму и марксизму, впервые провозгласившему неизбежность уничтожения тюрьмы как института политического насилия. Причём сама процедура этого уничтожения, начавшаяся после Октябрьской революции, была организована по-диалектически, то есть научно: взявшие власть большевики в борьбе с внутренними и внешними врагами одерживали победу за победой, одновременно осуществляя плановое строительство коммунистических производственных отношений и ликвидацию товарно-денежной системы, что, в свою очередь, наносило серьёзнейший удар по основам преступности в целом. Одновременно со всеми этими процессами полным ходом шла ликвидация безграмотности, вносившая ощутимый вклад в дело воспитания народа на новых, коммунистических началах. Именно эти мероприятия, являющиеся следствием применения диаматической методологии к вопросам отрицания пенитенциарной системы, и привели СССР к такому положению дел, когда, как отмечал В. А. Подгузов, «большинство школьников и студентов учились летать в аэроклубах», в том время как «пожилой антисоциальный элемент пребывал в лагерях». И именно отказ от подобной практики привёл современную Россию к весьма печальной ситуации, при которой «многие состоятельные пожилые люди состоят в аэроклубах, имеют свои самолеты и вертолеты, а подавляющее большинство школьников и студентов вынуждены нюхать клей и испытывать головокружение от “курительных смесей” и других наркотиков».
Итак. Тюрьма — следствие «цивилизации» частной собственности, форма политики экономически господствующих классов, существовавшая за тысячелетия до Октябрьской революции. Именно поэтому Ленин, имея в виду богатейший опыт репрессивной политики господствующих классов, отмечал:
«Мы будем подавлять сопротивление имущих всеми теми средствами, которыми они подавляли пролетариат, — другие средства не изобретены».
И именно на эту особенность силовой политики марксистов указывал В. А. Подгузов в статье «Коренные проблемы экономического развития»:
«Тысячелетиями труд рабов и др. «зеков» считался нормой цивилизованности. Поэтому, при всем желании, коммунисты не могут мгновенно отменить эту демократическую норму, тем более что зверства белогвардейцев, кулацких банд, вредителей убедили население СССР в необходимости сохранения на некоторое время тюремно-лагерной системы изоляции ярых преступников. Однако и в этом случае количество репрессированных «беляков», троцкистов, кулаков, полицаев принципиально уступает размерам жертв формаций, основанных на частной собственности: древнего египетского, азиатского и европейского рабовладения, азиатского (китайского, индийского, персидского арабского, турецкого) деспотизма, христианства, ислама, европейского колониализма и работорговли, массового истребления на Американском континенте индейцев и негров выходцами из Европы».
Частная собственность на протяжении всей своей истории нуждалась в тюрьме как аппарате политического насилия над трудящимися массами и неугодными политико-экономическими конкурентами, поэтому, как уже было сказано выше, все обвинения в сторону коммунистов в «репрессивном характере их политики» есть проявление либо наивной безграмотности, либо идеологической продажности. Большевики, получившие в наследство феодально-капиталистическую страну, были вынуждены наследовать и такой его характерный институт, как тюрьма, ибо миллионы взращенных при классовом обществе психопатов (обывателей, верующих в бога, личный успех и исключительность) не могли сразу после революции стать воспитанными и благоразумными советскими гражданами. Предстояли годы и десятилетия напряженной работы по массовому перевоспитанию не только преступников, но и, что не менее важно, сотрудников учреждений, в которых эти преступники содержались.
Успехи, которых на этом поприще достигла исправительная система при Сталине, могли бы позволить буржуазным профессорам и «пролетарским» оппортунистам пересмотреть свои наивные и ошибочные взгляды. Это было бы возможно, если бы все они не просто слышали, но и знали о партийности истории, которая «во всей красе» проявила себя именно в форме грандиозной антикоммунистической пропаганды, вылившей на советский период нашей истории тонны лжи и грязи (среди интеллигентов обычно называемых громким словосочетанием «историческая правда»). На самом же деле клевета о «большом терроре», ГУЛАГе, расстрельных тройках и тоталитарных, бросающих в дрожь сибирских тюрьмах есть лишь несколько гиперболизированный рассказ о пенитенциарной системе классового общества, которая тысячелетиями охраняла господствующий строй, кратко, но точно характеризуемый выражением «война всех против всех», введенным в оборот (что очень показательно) одним из крупнейших идеологов капитализма, английским философом Томасом Гоббсом.
Большевики, создав первое в истории государство, репрессирующее прежде всего эксплуататоров, направили оружие против тех, кто это же оружие и изобрел. Именно по этой причине современные идейные последователи мерзавцев прошлого так беснуются, стремясь очернить светлую память коммунистов. И именно эту пощечину не могут забыть современные олигархи и их лакеи, пытающиеся всеми правдами и неправдами очернить память наших великих предков. Большевикам удалось в кратчайшие сроки практически полностью уничтожить материальный фундамент преступности, изменив саму суть пенитенциарной системы, грубо говоря, направив её против врагов народа. Поэтому после Октябрьской революции на территории бывшей российской империи вместо тюрем начали появляться так называемые исправительно-трудовые учреждения, целью которых являлось коллективное и трудовое перевоспитание преступников.
Отличие советских исправительных учреждений от капиталистической тюрьмы не ограничивалось одним названием; была изменена сама суть таких «заведений». Вместо каторжного труда, распространенного при царизме и капитализме, внедрялись принципы свободного, творческого труда, который обладал известными педагогическими функциями. Заключённый должен был понимать, что его нахождение за решёткой не ставит крест на нём как на человеке и гражданине, что это лишь временная мера, предоставляющая человеку шанс исправления, вторую попытку, реализовать которую стремились многие арестанты, ещё не до конца изуродованные мещанской моралью. Им предоставлялся шанс доказать народу (в лице советских правоохранительных органов) искренность своих намерений, доказать свою верность советскому государству и, что самое главное, своё понимание новых коммунистических принципов. Да, были и исключения, однако общая тенденция указывала на благотворное влияние большевистской стратегии отрицания тюремной системы.
Кроме того, подобные «предприятия» должны были постепенно переходить на самоокупаемость, возмещающую государственному бюджету стоимость расходов на их организацию и функционирование, что, в свою очередь, способствовало воспитанию в заключённых чувства ответственности перед своим народом, понимания общественной сущности человека, которая зиждется на коллективизме и взаимопомощи. Средства, получаемые в результате подобной практики, расходовались на нужды самого учреждения: премирование сотрудников колонии, улучшение условий содержания заключённых, проведение и материальное обеспечение культурно-просветительских мероприятий, материальную помощь после освобождения. Исправительные учреждения постепенно превращались в своеобразные трудовые колонии на манер исправительной колонии имени Горького под руководством Антона Семёновича Макаренко, в предприятия с собственным бюджетом, с собственной печатью, с собственными традициями.
Труд и жизнь в колонии были организованы согласно советскому трудовому законодательству: существовала охрана труда, не допускалось превышение должностных полномочий охранников и работников исправительных учреждений, активно поощрялась инициативность трудящихся, поддерживалась социалистическая законность, нарушение которой строго каралось, не допускались каторжные условия труда, пытки и издевательства над заключенными. Иными словами, была создана правильная педагогическая атмосфера, способствующая психическому и физическому выздоровлению осуждённых.
Помимо всего прочего, в рамках таких тюрем открывались библиотеки, приучающие заключённых к культуре чтения, проводились различные культурно-просветительские мероприятия, ставящие себе целью воспитание в каждом арестованном настоящего советского гражданина, отдающего себе отчёт в том, что мир уже не будет прежним, что коммунисты пришли всерьёз и надолго, что условия жизни улучшаются прямо пропорционально усилению власти большевиков.
С целью удовлетворить добросовестное любопытство читателя, обратимся к сборнику статей под названием «От тюрем к воспитательным учреждениям» под общей редакцией А. Я. Вышинского, в котором были помещены материалы, демонстрирующие положительные тенденции, наблюдающиеся в области исправительной системы (по мере строительства коммунизма в СССР):
«Октябрьская революция наполнила стены бывших царских тюрем незнакомыми там до того звуками и красками: в тюрьме послышалась речь докладчика, голос руководителя кружка, команда физкультурника и наряду с ними звуки пения и музыки; запестрели плакаты, лозунги, портреты, краски декораций, засветились киноэкраны.
<…>
В 1931 г. всего в СССР в местах лишения свободы художественно самодеятельных кружков имелось, по неполным сведениям, 1018 (кружки драматические, малых форм, агитпропбригады, струнные и Духовые музыкальные, хоровые, литературные и изобразительных искусств). Наибольший процент падает на кружки драматических форм. Общее число их доходит до 700. Таким образом на одно место лишения свободы в СССР приходится в среднем несколько кружков. <…>
О количественном объеме массово-художественных форм политико-воспитательной работы в 1931 г. только по РСФСР дает более яркое представление следующая таблица:
Число киносеансов — 15 321
Число спектаклей — 7 763
Число концертов, вечеров и др. — 3 034
Число зрительных мест — 38 803
<…>
Большинство театров и сцен в местах лишения свободы СССР переоборудовано из бывших тюремных церквей. Их вместимость в среднем от 200 до 1 000 мест. Сценическое строительство проведено главным образом мастерами и художниками из лишенных свободы. В отдельных случаях сцены-площадки и помещения для зрителей прекрасно отделаны и украшены.
<…>
…Драмкружки, агитпропбригады и малые формы… обслуживают красный календарь, хозяйственно-политические кампании, вечера премирования ударников, пропаганду промфинплана, борьбу за ликвидацию прорывов, борьбу за чистоту, борьбу за всеобуч и другие мероприятия секторов культсовета исправительно-трудового учреждения».
Для большей наглядности приведу несколько примеров подобных культурно-просветительских мероприятий:
«В Новинской исправительно-трудовой колонии (Москва) агитбригада лишенных свободы женщин в составе 20 лиц выступала в борьбе за промфинплан своей колонии с литмонтажем “Разрыв-трава” собственного сочинения. Еще более яркую работу дает Таганка (Москва), где агитпропбригада лишенных свободы последовательно проводит ряд выступлений собственной композиции: 1) “Перекоп” (показ разлагающего влияния летунства, рвачества и пьянства на производство и роль Красной армии в борьбе за дисциплину на социалистическом заводе), 2) “Тревога” (борьба с прорывами на кожевенном и металлообрабатывающем производствах Таганки) и 3) ораторий на тему сентябрьского пленума ЦК ВКП(б) 1930 г.
В Ленинградском домзаке к XIV годовщине Октября агитбригада на собственном тексте показала комбинированное обозрение со светогазетой, развивающее тему: от царской тюрьмы и ее режима к советскому исправительно-трудовому учреждению, борющемуся за нового человека. Там же, в отделении для несовершеннолетних, агитбригада последних в составе 40 чел. поставила “Рапорт цехов” по материалам достижений и недочетов, имеющихся в цехах и мастерских.
На Синявинских торфозаготовках (Ленинградская область) агитпропбригада сочиняет и разыгрывает литмонтаж на тему обороны СССР “Война войне”, который до двух десятков раз показывается не только лишенным свободы, но и общегражданскому населению соседних рабочих поселков и близлежащих колхозов.
В Азербайджане в исправительно-трудовых учреждениях для обслуживания лишенных свободы из различных национальностей существует несколько драматических секций; например тюркская секция малых форм ставит: “Уста Канбер”, “Кирянишин озиниол дорди” и “Генри Джанду” (местная и политическая тематика); русская секция малых форм в своих постановках живо откликается на последние политические злобы дня и ведет борьбу с бытовыми недочетами исправдома.
Сталинская промышленная колония (на Украине) силами своей живой газеты “Ударник” отмечает всю текущую производственную работу по выполнению и перевыполнению промфинплана. Газета музыкально оформлена и проводит все политические кампании, борясь с уравниловкой и обезличкой, симуляциями и разными недочетами производства.
<…>
Репертуар драмкружков крайне разнообразен. “Мятеж”, “Чапаев”, “Разлом”, “Зов фабкома”, “Диктатура” и подобные пьесы производственной и историко-революционной тематики являются передовыми. Но главную массу репертуара драмкружков составляют многочисленные пьесы клубного и деревенского репертуара — антирелигиозные, колхозные, новобытовые, медсанпросветские и т. п.
Классический репертуар используется часто (Гоголь, Горький, Островский, Щедрин и др.).
<…>
Музыкальные кружки развиты главным образом в виде великорусских и духовых оркестров, ансамблей, квартетов и пр. Нередко их составы колеблются от 25 до 40 чел., как например в крупных местах лишения свободы, колониях массовых работ и промышленных колониях. Музыкальные капеллы имеются во всех местах лишения свободы Украины (балалаечники, мандолинисты и гитаристы). В Армении, Грузии, Азербайджане и др. республиках сеть музыкальных кружков достаточно развернута. В числе их иногда встречаются составы национальных инструментов (зурна и др.). Духовые оркестры имеются почти во всех крупных исправительно-трудовых учреждениях СССР.
<…>
Общественная полезность музыкальных кружков в местах лишения свободы осознана. Кружки, выступают не только повседневно на концертах, вечерах, киносеансах, в революционные праздники и юбилейные дни, на вечерах премирования ударников и пр., но сопровождают, как например на Украине, организованные шествия лишенных свободы для проведения работ, субботников и т. д.
<…>
В местах лишения свободы в крупных городах и промышленных центрах практикуется обслуживание лишенных свободы профессиональными художественными силами. Например по РСФСР за 1931 г. дано 2034 таких выступлений. Близость профессионального искусства к местам лишения свободы наиболее чувствуется в национальных республиках.
<…>
Пьеса «Винтовка» — на тему: Красная армия в борьбе с детской преступностью, — сыгранная в 1-й ленинградской школе фабзавуча для несовершеннолетних, оказала реальное влияние, выразившееся в росте культурно-политического актива сил колонии и оживлении всей политико-воспитательной внешкольной работы. Пьеса “Мещанин” театра “Живая книга” (тема: мещанство как фактор роста преступлений), сыгранная в Ленинградском доме заключения, вызвала сразу же после спектакля оживленную дискуссию зрителей лишенных свободы.
Другая пьеса этого же театра — “Максим Горький” (по рассказам “На плотах”, “Ночью”, “Страсти-мордасти”), поставленная для смешанной аудитории женщин и мужчин лишенных свободы в 1-й фабричной исправительно-трудовой колонии, дала длинный ряд письменных отзывов лишенных свободы. Необычайная сила рассказов М. Горького заставила лишенных свободы писать взволнованные страницы из своей собственной жизни.
<…>
Работа киноустановок проходит в местах лишения свободы, как правило, в большинстве по календарному плану от 6 до 25 раз в месяц. В среднем фильмы демонстрируются 10—12 раз в месяц. Обычно киносеансы бесплатны, и входная плата — от 10 до 20 коп. — взимается в редких случаях на покрытие стоимости оборудования. Первой очередью на киносеансы пользуются лишенные свободы, являющиеся ударниками на производстве».
В контексте опыта кинопоказов очень примечателен факт влияния мелкобуржуазного мышления на выбор фильма, факт, указывающий на борьбу прогрессивного и реакционного начал в среде как заключённых, так и ответственных сотрудников:
«У некоторых работников мест лишения свободы наблюдается склонность ставить любые фильмы, вплоть до авантюрных, приключенческих и бульварно-уголовных.
<…>
Отношение к кино самих лишенных свободы… двоякое. Передовые общественные элементы из лишенных свободы понимают и поддерживают все мероприятия, направленные на упорядочение и укрепление содержания работы экрана; отсталая же часть зрителей из рецидивистов и других тяготеет к легкому, развлекательному и авантюрно-приключенческому репертуару».
Таким образом, в исправительно-трудовой системе СССР в целом наблюдалась следующая картина:
«…Массово-художественное обслуживание лишенных свободы, в частности театр, эстрада, кино и радио, вошли прочной, неотъемлемой составной частью в быт и в систему политико-воспитательной работы советских мест лишения свободы».
Не стоит забывать и о том примечательном факте, что приведённые выше данные актуальны на момент начала 30-х годов. Последующая практика (возможная благодаря строительству коммунизма под руководством Сталина), конечно, качественно превзошла предшествующие достижения в этой области.
Большевики знали, что репрессивная политика есть лишь временная мера принуждения. Они не абсолютизировали методы насилия, не представляли тюрьмы как единственно возможный инструмент борьбы с преступностью. Это же понимание отразилось и в словах Сталина о том, что «репрессии являются необходимым элементом наступления, но элементом вспомогательным, а не главным». Именно поэтому культурно-просветительским мероприятиям и было уделено столько сил и времени. Победить преступность нужно не только «извне», уничтожая материальные корни, её порождающие, но и «изнутри», просвещая заключённых, приобщая их к тому духовному наследию, что было выработано нашими великими предками (к сожалению, из-за глубоко засевшей в головах некоторых арестантов «криминальной морали» не всегда процесс перевоспитания приводил к запланированным результатам). Неудивительно, что, как писал В. А. Подгузов, «при Сталине в тюрьмах, в среднем, количество заключенных было несколько меньше, чем в современных демократических тюрьмах, а средний возраст заключенных был существенно выше».
Очевидно, что даже в ленинско-сталинском СССР не всё было так гладко, что присутствовали и исключения: отдельные сотрудники могли превышать полномочия, осуществлять издевательства над заключёнными, нарушать различным образом советское законодательство (в основном это происходило либо вследствие засилья в силовых структурах троцкистов, всеми силами стремящихся искривить единственно верный сталинский курс, либо вследствие влияния оставшегося после царизма античеловеческого «наследия», коренящегося в головах отдельных работников тюрьмы; там же, где подобное влияние не давало о себе знать, не было и намёка на массовое вредительство). Однако подобное поведение не поощрялось, на него не закрывались глаза (как это зачастую происходит в тюрьмах «цивилизованного мира»). Наоборот, нарушение социалистической законности сурово каралось специальными органами, поэтому любой сотрудник исправительных учреждений, замеченный за подобными нарушениями, в большинстве случаев был наказан.
Более подробно об особенностях советской исправительной системы можно прочитать всё в той же книге «От тюрем к воспитательным учреждениям».
Таким образом, развитие уголовной системы в ленинско-сталинском СССР на практике доказало верность следующего положения марксизма: чем успешнее идёт строительство коммунизма, чем стремительнее изживается мещанское мышление, дающее благодатную почву для роста преступности и роста влияния оппортунистических, антимарксистских политических движений, спекулирующих на оной, тем более гармонично (а значит, менее случайно, менее катастрофично) будет организован процесс расширенного воспроизводства общества. Иными словами, чем больше коммунизма, тем меньше насилия, дикости и зла.
IV
Отдельно стоит пару слов сказать о движении, выступающем за всеобщие политические права (при любом государственном строе), движении, основным лозунгом которого является уже набившее оскомину словосочетание «Свободу политзаключенным!» (хотя название «За всеобщую политическую безответственность!» представляется более точным и удачным). Несмотря на своё размытое и спекулятивное содержание, эта «концепция», возникшая ещё на этапе зарождения революционного рабочего движения, сохранилась и до наших дней, отравляя сознание начинающих коммунистов бациллой левого активизма-экономизма-хвостизма.
Казалось бы, настолько абстрактный лозунг не должен иметь ничего общего с марксизмом, однако среди необразованных и бессовестных левых находится большое число любителей демократического плюрализма, не брезгующих тактическими, а иногда даже и стратегическими союзами с либералами, социал-демократами и прочими лакеями капитала, маскирующихся «друзьями народа». Именно такие политически нечистоплотные левые и являлись той протестной базой, из которой черпал свои силы Троцкий, и именно им в современной России предстоит роль «героев», сотрясающих, а возможно и низвергающих путинский режим в интересах американского фашизма. Троцкисты прошлого, объявляя Сталина тираном только за то, что тот сначала идейно разгромил все формы антимарксизма, а затем пресёк развертывание шпионско-террористической деятельности отчаявшихся «ленинских гвардейцев» (как гласит один из самых нелепых мифов о большевиках), — эти самые троцкисты прошлого своей «революционной теорией и практикой» взрастили поколение троцкистов настоящего (и, очевидно, будущего), объявляющих войну путинскому режиму в условиях отсутствия коммунистической партии, тем самым обрекая российских марксистов на судьбу марксистов Украины: на массовое истребление, вынужденную (усиленную) конспирацию, подпольную работу; играя, таким образом, на руку американскому фашизму, но никак не коммунизму.
Игнорируя теорию марксизма, стремясь пересмотреть историю революции, эти сторонники показного свободолюбия возмущаются репрессивным мероприятиям большевиков. Демократия, отождествляемая ими с волюнтаризмом и вседозволенностью, видите ли, не подразумевает политическую тюрьму, а потому, по их мнению, все репрессии по отношению к троцкистам и оппортунистам были непозволительны и преступны. Рассуждая подобным образом, они упускают из вида одну немаловажную деталь: СССР, являясь первым в своём роде коммунистическим, то есть «антигосударственным» государством, находился в беспрецедентной изоляции, которая, однако, совсем не предполагала спокойного существования в мирной внешней обстановке. Наоборот, история ещё не знала такого примера, когда бы одно отдельно взятое государство в столь ограниченный исторический срок подверглось бы настолько грандиозной (по масштабам) атаке самых могущественных иностранных (империалистических) разведок. Тот накал антикоммунистической истерии, который преследовал большевиков на протяжении десятилетий, был вызван искренней ненавистью олигархов и политиков всего «цивилизованного» мира к этому оплоту разума, свободы и справедливости. Урон, который СССР наносил одним лишь фактом своего существования всей системе мирового империализма и колониализма, воспринимался мерзавцами очень близко к сердцу, что и предопределило характер и масштаб тех мер, которые были предприняты иностранными разведками по засылке и вербовке шпионов.
Кроме того, столь частое мелькание в речах ревнителей демократии и равенства (и по совместительству антисталинистов) понятия «свобода» является очередным доказательством их принципиальной безграмотности и инфантилизма. Если бы наши «либерально настроенные социалисты» действительно знали бы теорию марксизма-ленинизма, действительно владели бы диаматической методологией мышления, действительно добросовестно изучали бы труды классиков, то для них не был бы секретом тот факт, что свобода есть осознанная необходимость. Человек, руководствующийся в своих действиях субъективным интересом (а не требованиями объективной необходимости) обречён на несвободу, в первую очередь духовную (в научном смысле этого слова), которая в условиях строительства коммунизма имеет риск превратиться в несвободу материальную (в обыденно-тюремном понимании этого слова). И виноваты в таком случае не большевики, которые всегда призывали своих сторонников и оппонентов к самообразованию (а следовательно, и к освобождению от незнания), а те, кто, пафосно водружая над головой красное знамя, не удосуживается познать ту глубокую сущность, что за этим знаменем скрывается. Энгельс писал:
«Не в воображаемой независимости от законов природы заключается свобода, а в познании этих законов и в основанной на этом знании возможности планомерно заставлять законы природы действовать для определенных целей. Это относится как к законам внешней природы, так и к законам, управляющим телесным и духовным бытием самого человека, — два класса законов, которые мы можем отделять один от другого самое большее в нашем представлении, отнюдь не в действительности. Свобода воли означает, следовательно, не что иное, как способность принимать решения со знанием дела. Таким образом, чем свободнее суждение человека по отношению к определенному вопросу, с тем большей необходимостью будет определяться содержание этого суждения; тогда как неуверенность, имеющая в своей основе незнание и выбирающая как будто произвольно между многими различными и противоречащими друг другу возможными решениями, тем самым доказывает свою несвободу, свою подчиненность тому предмету, который она как раз и должна была бы подчинить себе. Свобода, следовательно, состоит в основанном на познании необходимостей природы [Naturnotwendigkeiten] господстве над нами самими и над внешней природой; она поэтому является необходимым продуктом исторического развития. Первые выделявшиеся из животного царства люди были во всем существенном так же несвободны, как и сами животные; но каждый шаг вперед на пути культуры был шагом к свободе» (К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения, том 20, с. 116-117).
Иными словами, политические враги большевиков были не свободны не потому, что сидели за решеткой, а потому, что в своей деятельности объективно восставали против строительства коммунизма, против объективной необходимости общественного развития по пути прогресса. Невозможно навязать свободу тому, кто её агрессивно отрицает. Эта простая идея до сих пор остается не понята большинством современных оппортунистов — факт, нашедший себе подтверждение в контексте недавнего ареста «нового русского» троцкиста Б. Ю. Кагарлицкого.
Таким образом, современные демократические социалисты (как их ни назови, оппортунистическая суть не меняется) возмущаются «жестокости путинского режима», не понимая того, что российская буржуазия вынуждена делать сейчас то, что в будущем в удесятерённых масштабах придется делать коммунистам. Выступая за подобных Кагарлицкому «левых интеллектуалов», они солидаризируются с троцкизмом и американским фашизмом. И это лишь единичный пример, отражающий общую тенденцию плюрализма «левых мнений». Однако истина всегда конкретна: идеи «широкой левой» в действующем историческом контексте, идеи объединения всех «левых и патриотических сил», идеи солидаризации с либералами в борьбе с «путинским фашизмом» — все эти «старые песни на новый лад» являются вредными политическими авантюрами, преследующими цели левого популизма и тактического шатания режима; они чужды марксизму, а следовательно, враждебны каждому настоящему коммунисту.
При этом не стоит забывать о том, что в определённый исторический период лозунг «Свободу политзаключённым» мог играть положительную роль. Амнистия 1917 года, наступившая после февральской революции, позволила большевикам на время выйти из подполья и начать гласную пропаганду настоящего, революционного (а не реформистского) марксизма. Однако амнистия амнистии рознь. Только то общественное явление мы можем назвать прогрессивным, которое стихийно или целенаправленно способствует строительству коммунизма. Вот и получается, что амнистия 1917, давшая возможность большевикам вести легальную революционную агитацию, объективно способствовала революционному преобразованию мира, тогда как послесталинская и перестроечная амнистии нанесли мировому коммунизму непоправимый ущерб, с реакционными последствиями которого современные коммунисты вынуждены бороться до сих пор. Такова диалектика.
Исходя из вышеизложенного, мы приходим к следующему выводу: пацифизм тюремный, проповедующий абстрактный отказ от тюрьмы (так же, например, как и военный пацифизм), играет на руку эксплуататором, отказывается от конкретной классовой борьбы в угоду «благородным» и наивным порывам души человеческой. Теория пацифизма-ненасилия, с переменным успехом применяемая к различным политическим обстоятельствам, представляет из себя очередную вариацию антимарксизма, используемую идеологами буржуазии для нанесения вреда делу коммунизма. Марксисты всегда должны помнить слова товарища Сталина о том, что «диктатура пролетариата есть власть революционная, опирающаяся на насилие над буржуазией» (к буржуазии можно также отнести как оппортунистов, так и обычных уголовников). А потому никакой пощады врагам настоящей свободы после захвата власти коммунистами не предвидится.
V
Итак. На основе проведённого анализа мы можем быть уверены в истинности следующего высказывания В. А. Подгузова:
«…Любая тюрьма есть всего лишь продукт звероподобных отношений частной собственности. Там, где между людьми нет отношений по поводу крупных массивов частной собственности, выходящих за рамки разумных объёмов личного потребления средств существования и развития, там нет и не будет ни тюрем, ни решеток, ни охранников…»
Тюрьма — это место, уничтожающее в человеке всё человеческое, место, ставящее себе целью духовно и материально изуродовать, а не помочь и поставить на ноги, место, распространяющее боль и страх, а не любовь и доброту, место, воспроизводящее дикость, даже не пытаясь познать закономерности её (дикость) порождающие, место, ломающее человеку психику, ещё сильнее маргинализируя и без того маргинализированное общество, наконец, тюрьма — политический институт, столь продолжительное существование которого в очередной раз подтверждает правильность выводов Маркса о том, что нам «повезло» жить в «доисторическую эпоху». Тюрьма, таким образом, сосредотачивает в себе все черты классового общества: дикость, садизм, варварство, глупость и т. д., предоставляя возможность думающему человеку через призму пенитенциарной системы взглянуть на реальное положение дел в «свободном и демократическом мире». В то же время одной из характерных её особенностей является тот факт, что зачастую она держит в своих стенах наиболее незадачливых воров, мошенников, убийц, тогда как их более везучие и хитрые «коллеги» с важным видом заседают в сенатах, парламентах и советах директоров. В. А. Подгузов в этом контексте писал:
«…Стены и решетки тюрьмы являются лишь вещественными доказательствами господства в обществе таких форм отношений между людьми, такой степени взаимоистребляющего антагонизма, который можно на время смягчить, лишь изолировав за решеткой менее организованного, а потому слабейшего носителя этого антагонизма».
При всём этом важно понимать: невозможно оторвать пенитенциарную систему от общества, в котором она функционирует, невозможно организовать настоящую исправительную систему в рамках рыночного, построенного на воровстве и обмане общества. Тогда как обществу, исключающему воровство и обман как фундаментальные свойства и идеологические догматы, чужды преступления, так ярко изображённые, например, в голливудских «шедеврах», которым рукоплескают наши либерально мыслящие индивиды.
В процессе строительства коммунизма происходит отрицание всей системы насилия, ибо уничтожаются предпосылки, её порождающие: отношения частной собственности и массовое обществоведческое невежество, закрепляющее эти отношения. Причём на первой фазе строительства коммунизма с целью защиты завоеваний революции остаются институты подавления классовой воли эксплуататоров, которые, однако, качественно отличаются от всех своих предшественников. Коммунистические исправительно-трудовые учреждения представляют из себя вынужденный инструмент принуждения к знанию и благу, инструмент перевоспитания, нацеленный на нравственное и интеллектуальное оздоровление заключённых, а не на их ещё большее калечение, которое практикуется в тюрьмах «цивилизованного» мира. Целью коммунистических исправительно-трудовых учреждений является формирование в заключённых человеческих черт, качественное изменение их сознания путём привнесения в него научного содержания.
Коммунистическое же государство, постепенно уничтожающее товарно-денежные отношения и мелкобуржуазные заблуждения (и разнообразные иные психические отклонения), которые эти отношения цементируют, государство, уничтожающее традиционное «общество» частной собственности и строящее на его обломках новое, коммунистическое общество, тем самым уничтожает и ту благотворную почву, на которой пышным садом процветает преступность. В свете этого В. А. Подгузов писал:
«Основной внутренней функцией государства на первой фазе коммунизма является психиатрическая и пенитенциарная формы воздействия на лиц, заражённых клептоманией и другими психическими недугами, порожденными отношениями частной собственности».
Несмотря на это, совсем не лишним будет повторить, что наступление коммунистической революции, к сожалению, не способно одномоментно ликвидировать тысячелетиями вызревающие пороки общества. Что и говорить, если даже сама система государственной власти вынужденно сохраняется коммунистами для её последующей ликвидации. По мере строительства коммунистического общества политическое (в том числе и в форме тюрем) будет заменяться человеческим, массовая преступность будет заменяться массовой марксистской грамотностью, что, в свою очередь, и является гарантией от реставрации варварства капитализма. Эти мероприятия и обеспечили те беспрецедентные темпы по ликвидации безграмотности, которые были достигнуты в ленинско-сталинском СССР. Однако строительство коммунизма после 1953 года по причине отсутствия в партии теоретика, по своему знанию марксизма равного Ленину или Сталину, было приостановлено.
Поэтому если мы стремимся обеспечить обществу существование вне «тюремных отношений», то необходимо усиленно заниматься самообразованием в области теории марксизма-ленинизма учиться пропагандистским, агитаторским и организационным навыкам, пробовать себя на публицистическом поприще, конкретизируя и актуализируя марксизм дабы применить полученные знания и умения в будущей практике создания и функционирования партии научного централизма, единственной партии, способной построить коммунистическое общество Тогда и только тогда (при коммунизме) содержание фразы «сижу за решёткой в темнице сырой» станет предметом истории, а не действительной общепланетарной проблемой.
Бронислав
07/02/2024
- Немецкий писатель Марио Джордано, вдохновившись экспериментом, написал повесть «Черный ящик». На основе произведения в 2001 году был снят немецкий фильм «Эксперимент». В 2010 был снят американский ремейк немецкого фильма с голливудскими актёрами, лауреатами премии «Оскар» в главных ролях.
- Например, эксперимент «Вселенная 25» Джона Кэлхуна.
Прорывист 