№ 5/93.V.2024

---

Много блеску и шуму в фразах Троцкого, но содержания в них нет (Ленин)

В августе исполнится 88 лет с момента публикации скандально известной книжки Л. Троцкого «Преданная революция: Что такое СССР и куда он идёт?». Среди части левых данная книга почитается как серьезный анализ социалистического государства и марксистская критика советского строя. Авторы четырехтомника Троцкого, Фельштинский и Чернявский, выражали сожаление о неспособности Льва Давидыча «отбросить марксистские догмы», сетовали на его «коммунистический утопизм» и «фанатизм». Однако же беспокойства уважаемых гг. американских историков были напрасны, ибо в «Преданной революции» нет и тени марксизма; бывший нарком вещает фактически с позиции леволиберализма, припудренной, словно лицо стареющей проститутки, р-революционной фразой.

«Преданная революция» — ярчайший образчик троцкизма, эталон троцкистского мышления (сам Троцкий оценил ее как «главное дело своей жизни»). Твердый марксист без особых трудов способен разоблачить бесчисленные манипуляции, передергивание и откровенное вранье Иудушки Троцкого, его пустую псевдореволюционную фразу, за которой скрывается такой же антикоммунизм, которым пропитаны все сочинения фашистов и либералов против СССР. Но качество нынешних кадров комдвижения таково, что даже те некоторые товарищи, которые открыто заявляют, что стоят на позициях сталинизма, т. е. признания теоретического и практического вклада Сталина в марксизм, занимают колеблющуюся позицию: мол, да, Троцкий был предатель и вредитель, но всё-таки он оказался по итогу прав. Дескать, пусть «Преданная революция» и грешит одиозностью и предвзятостью, но главное предсказание оказалось верным: реставрацию капитализма действительно совершила переродившаяся верхушка партийной бюрократии.

Следует признать, что троцкизм сегодня является одним из наиболее эффективных средств борьбы против распространения марксистской науки, прежде всего среди молодежи. Чем это можно объяснить?

Во-первых, троцкизм очень легко усваивается, словно глюкоза; если для чтения, например, основных работ Сталина требуется хотя бы минимальный багаж знаний, владение азами марксизма, то любую брошюру Троцкого можно читать без каких-либо познаний и «понимать» текст. Потому что понимать у Троцкого, в сущности, нечего, он поверхностен, зато пишет очень бойко и остро, с хлесткими фразами и сочными эпитетами. Нужно отдать должное Льву Давидычу — публицист он яркий; ему бы писать фантастические повести в духе А. Беляева, но — увы! — он предпочел сочинять фантастику политическую, выдавая ее за марксизм. Стоит ли удивляться, что молодежь, возмущенная социальной несправедливостью и уродствами капитализма, но отложившая серьезное изучение марксизма в долгий ящик, зачитывается брошюрами Троцкого, плененная его образом интеллектуала и «вечного революционера».

Тут следует специально подчеркнуть, что троцкизм как явление ни в коем случае нельзя сужать до деятельности самого Троцкого и его сподвижников. Не Троцкий породил троцкизм (ибо никаких последовательных и твердых идей и убеждений у «льва революции» не было, а сам он представлял собой типичного демагога и авантюриста), но «троцкизм» породил Троцкого, т. е. новый виток оппортунистического течения, пришедший на смену меньшевизма. Лев Давидыч этот новый виток возглавил, став его «брендом».

Во-вторых, троцкизм — чрезвычайно живучая форма оппортунизма (приспособления к условиям господства буржуазии), которая, подобно вирусу, постоянно мутирует, активно проникая в коммунистические организации. Например, в РФ на фоне высокого авторитета Сталина и сталинской эпохи троцкизм мутировал в т. н. «шапинизм» — попытку «примирить» троцкизм со сталинизмом путем объективизма и заявления, что противоречия между ними якобы утратили актуальность. Как бы ни маскировался троцкизм, в какие одёжки бы ни рядился, его политическая физиономия остается неизменной — это прямой или косвенный антисталинизм, отрицание или принижение роли Сталина в марксизме, отрицание коммунизма в СССР.

Таким образом, с учетом роста левых настроений масс и отсутствия авторитетного коммунистического центра, слабой теоретической подготовки левых троцкизм выступает передовым краем буржуазной идеологии, реакционной практикой в левом движении.

В данной статье я не собираюсь подробно, под микроскопом рассматривать всю книжку Троцкого — оставлю это другим исследователям. Моя цель на разборе конкретной главы — показать методологическую ничтожность самого знаменитого левого критика СССР, разобрать его антимарксизм на конкретном материале.

Два краеугольных камня «классического» троцкизма

Прежде чем приступить к непосредственному разбору, обозначу два краеугольных камня, на которых основывается «Преданная революция». Во-первых, это знаменитый «советский термидор». И если вы ожидаете строгого определения «советского термидора», то… не забывайте, что имеете дело с Троцким, с человеком, который «любит звонкие и пустые фразы» и «избегает фактов и конкретных указаний», если они «беспощадно опровергают все его сердитые возгласы и напыщенные фразы» (характеристика из статьи Ленина «О нарушении единства, прикрываемом криками о единстве»).

Если всерьез разбирать тезисы о «термидоре», то здесь продвигается идея, что социалистическая революция закономерно обречена повторить путь Французской буржуазной революции. Троцкого совершенно не смущает вопрос, насколько корректно проводить параллели между Французской революцией и Октябрем, ведь они происходили в совершенно разной исторической обстановке; что природа этих революций в корне различается: в первом случае одни эксплуататоры свергали других, а во втором случае — рабочий класс скинул всех угнетателей разом и впервые взял политическую власть. Он утверждает:

«Аксиоматическое утверждение советской литературы, будто законы буржуазных революций „неприменимы“ к пролетарской, лишено всякого научного содержания».

Лишено — и всё тут. Никаких доводов Троцкий, как обычно, не приводит.

Корни «термидора» исходят от исковерканного исторического материализма. Троцкий продвигает вульгарный подход к истории: он напрочь отрицает субъективный фактор, роль личности. Для него все исторические деятели — всего лишь функции, куклы в руках классов, послушно отыгрывающие отведенные им роли:

«Последовательность этапов Великой французской революции, во время ее подъема, как и спуска, с не меньшей убедительностью показывает, что сила сменявших друг друга „вождей“ и „героев“ состояла прежде всего в их соответствии характеру тех классов и слоев, которые давали им опору; только это соответствие, а вовсе не какие-либо безотносительные преимущества, позволило каждому из них наложить печать своей личности на известный исторический период. В чередовании у власти Мирабо, Бриссо, Робеспьера, Барраса, Бонапарта есть объективная закономерность, которая неизмеримо могущественнее особых примет самих исторических протагонистов».

Соответственно, по Троцкому, и большевики победили в октябре 17-го не потому, что были вооружены научной революционной теорией и имели в своем калибре гениального вождя Ленина, способного точно уловить момент, когда «сегодня еще рано, а завтра уже поздно», а просто потому, что «пролетариату удалось, наконец, повести за собой неудовлетворенное крестьянство против буржуазии». Видимо, само собой удалось, без участия большевиков…

Конечно, такой «истмат» является карикатурой на марксизм. Ни в коем разе марксистская теория не отрицает роли личности в истории и тем более не пытается свести ее до простой функции. Сталин объяснял:

«Марксизм вовсе не отрицает роли выдающихся личностей или того, что люди делают историю. У Маркса, в его „Нищете философии“ и других произведениях, вы можете найти слова о том, что именно люди делают историю. Но, конечно, люди делают историю не так, как им подсказывает какая-нибудь фантазия, не так, как им придет в голову. Каждое новое поколение встречается с определенными условиями, уже имевшимися в готовом виде в момент, когда это поколение народилось. И великие люди стоят чего-нибудь только постольку, поскольку они умеют правильно понять эти условия, понять, как их изменить. Если они этих условий не понимают и хотят эти условия изменить так, как им подсказывает их фантазия, то они, эти люди, попадают в положение Дон-Кихота. Таким образом, именно по Марксу вовсе не следует противопоставлять людей условиям. Именно люди, но лишь поскольку они правильно понимают условия, которые они застали в готовом виде, и лишь поскольку они понимают, как эти условия изменить, — делают историю» («Беседа с немецким писателем Эмилем Людвигом»).

Т. е. суть в том, что каждая личность действует в определенных объективных исторических реалиях и не может идти им наперекор. Взять, например, историю с фараоном Эхнатоном и его религиозной реформой: египетское общество было не готово к принятию монотеистической модели и после смерти Эхнатона все его идеи, как и само имя, были преданы забвению. Противоположным примером служит царь Петр Первый. Несмотря на радикальность реформ, вследствие которых рубились бороды бояр, часто вместе с головами, преобразования Петра после его смерти, в отличие от Эхнатона, остались в силе и все последующие цари и царицы заявляли о себе, как о «продолжателях дела Петра Великого». Потому что российское общество в целом было готово к петровским реформам, они давно назрели, не хватало лишь достаточно сильной и решительной фигуры для их реализации.

Можно найти множество примеров, когда в критический исторический момент не нашлось подходящей личности, лидера, что приводило к катастрофе. Например, королевство Конго в XVII веке имело все шансы стать могучей африканской империей, с успехом воевала против португальских работорговцев, но когда конголезский король Педру Второй умер, достойного наследника не нашлось, начались распри, и в итоге государство распалась, превратившись в колонию европейцев.

Вот почему наивными являются фантазии писателей популярного нынче жанра «попаданцев», когда наш современник чудесным образом попадает, например, в эпоху Ивана Грозного и начинает прогрессорствовать, внедряя современные технологии и знания. Возьмем, допустим, паровой двигатель. Есть сведения, что использовать силу пара догадались еще древние греки и строили паровые фонтаны. Но первый паровоз появился лишь в начале XIX века. Неужели все эти века никто не догадался приделать паровому двигателю колеса и поставить его на рельсы? Дело не в том, что не догадались, а в том, что на то не было объективной экономической необходимости. Если бы какой-нибудь Леонардо Да Винчи догадался построить паровоз, в самом лучшем случае он стал бы игрушкой для богатых, какими были сложнейшие куклы-«роботы», создаваемые часовщиками в XVIII веке. Собственно, и паровоз изначально был лишь аттракционом для состоятельной публики. Железнодорожная служба — продукт капитализма, когда возникла необходимость перевозить большой объем товаров по просторам Америки и Европы.

Таково диаматическое понимание роли личности и техники в истории. Троцкий же брал только одну сторону, извращая отношение объективного и субъективного в истории.

Второй краеугольный камень Троцкого — это демагогия о «классе бюрократии», который узурпировал власть и угнетает рабочий класс. В марксизме вопрос о «бюрократии» решен однозначно: чиновничество не образует отдельный класс, а состоит на службе у господствующего класса. Свобода действий чиновников и правителей ограничена волей господствующего класса. Когда они злоупотребляют волей своего класса, их устраняют, иногда физически. Известна форма политической власти, получившая название «бонапартизм», когда верхушка государства старается как бы маневрировать между интересами разных классов по принципу: и нашим и вашим. Свобода действий для аппарата несколько расширяется. Однако же, бонапартистский режим не выделяет чиновничество как отдельный класс, оно по-прежнему остается в рамках тех общественно-производственных отношений, что и раньше. Троцкий здесь поступает хитро: он наделяет «советскую бюрократию» всеми атрибутами класса, но не признает ее полноценным классом (справедливо признавая, что советский чиновник не владеет и не наследует госсобственность) и пророчит, что скоро «бюрократы» захотят стать «настоящими» собственниками и реставрируют капитализм. Молодые неопытные левые, ища причину гибели СССР и знакомясь с этими тезисами Троцкого, находят их логичными и убедительными, исходя из того факта, что контрреволюция была осуществлена партийной верхушкой.

Троцкистская демагогия о «классе бюрократии» цепляется за то обстоятельство, что власть не может принадлежать массам и осуществляться ими непосредственно. И здесь неважно, идет ли речь о массах пролетариев или о «массе» немногочисленной буржуазии. Если представить себе общество, где буквально каждый предприниматель наделен государственной властью, то мы получаем мрачную «антиутопию» в духе Брэдбери. Это фантастика чистой воды, такое общество в реальности не может существовать, не впадая в анархию.

Вопрос о чиновничестве как классе является по сути своей вопросом о надклассовой верхушке власти. Действия любого аппарата, государства сводятся к вопросу о путях и средствах осуществления целей господствующего класса. Это азбука марксизма. Когда речь идет о буржуазном обществе, то для левых здесь, как правило, затруднений не возникает, но когда речь заходит о социалистическом обществе, о советском прошлом — здесь обнаруживаются сложности.

Дело в том, что коммунизм, в отличие от капитализма, не может наступить стихийно-экономически; если буржуазная революция является завершающим актом становления капиталистической формации, то для коммунизма взятие власти работающим классом является лишь началом долгого и трудного пути переформатирования всего общества. Если буржуазия, беря власть, уже имеет свой экономический базис, то работающему классу и коммунистам, совершив революцию, нужно поэтапно выстроить базис коммунизма, а это задача очень сложная.

До революции в среде партийных «низов» и революционной молодежи имела место наивная мысль, что достаточно свергнуть буржуазию и обобществить средства производства — и коммунистические производственные отношения наступят сами собой (ведь «базис первичен, а настройка вторична»). Но потом, когда этого не произошло, появилась другая мысль, что нужно превзойти технологический уровень империалистических стран — и вот тогда наступит коммунизм. Троцкий, кстати, именно эту вульгарную точку зрения и проповедует:

«Марксизм исходит из развития техники, как основной пружины прогресса, и строит коммунистическую программу на динамике производительных сил».

И далее:

«Если то общество, какое должно было сложиться на основе обобществления производительных сил самого передового для своей эпохи капитализма, Маркс называл низшей стадией коммунизма, то определение это явно не подходит к Советскому Союзу, который и сегодня еще гораздо беднее техникой, жизненными благами и культурой, чем капиталистические страны. Правильнее, поэтому, нынешний советский режим, во всей его противоречивости, назвать не социалистическим, а подготовительным или переходным от капитализма к социализму».

Здесь можно проводить тест: если человек, претендующий на звание коммуниста, примет этот текст за марксистский, значит, тест он провалил и ему нужно лучше изучать труды классиков.

Итак, коммунизм не может наступить стихийно. Почему так? Потому что коммунизм строится не на голых классовых интересах, представляющих собой социально оформленный инстинкт, а на сознательности масс, на научной организации общества. Массы должны дозреть до коммунизма, избавиться от атавизмов классового мышления и поведения. Совершенно верно, что без развитой материально-технической базы коммунизм построить нельзя, но путем простого совершенствования средств производства организовать коммунистические отношения в обществе также невозможно. Сколько бы много товаров ни производилось, для мещан этого всё равно будет мало, подобно радже из сказки «Золотая антилопа». Продукты потребления должны перестать быть инструментом для обозначения «статуса» и формой самореализации. Этого можно добиться лишь культурничеством, поэтапным перевоспитанием масс на базе общегосударственной собственности и плановой экономики.

Объективные факторы коммунизма давно назрели и перезрели: современные производительные силы (тем более с развитием робототехники и нейросетей) уже готовы к коммунизму, пусть и путь к нему будет долгим, где потребуется смена нескольких поколений. У людей, задействованных в производстве, есть всё, чтобы начинать жить и трудиться по-новому уже сегодня. Недостает лишь субъективного фактора, организующей силы в виде диктатуры работающего класса. В условиях коммунизма решающее значение приобретает не объективный (экономический), а субъективный фактор в форме политической линии партии — авангарда работающего класса.

Позволю себе привести фрагмент из своей статьи «Замечание о проблеме изучения левыми гибели СССР»:

«В эксплуататорской формации, т. е. в синтезе базиса и соответствующей надстройки, главным и основным консервирующим элементом является именно надстройка, а не всё общественное сознание, которое содержит как реакционные, так и прогрессивные моменты. Господствующие же производственные отношения постепенно перезревают и сами готовы перейти в новое состояние, уступить место новым отношениям. Особенностью капитализма как последней эксплуататорской формации, его отличием от феодализма и рабства, является то, что более прогрессивные и сложные производственные отношения (коммунизма) не складываются сами собой стихийно в его недрах. Поэтому социалистическая революция не может опираться на какие-то готовые экономические связи, она опирается только на людей — на пролетариат, осознавший необходимость революционного слома „старого мира“.

При коммунизме надстройка предполагает свободное и динамичное развитие базиса как органичной стороны общественного производства, а базис даёт простор для развития надстройки. В этом смысле формация „коммунизм“ противоположна не формации „капитализм“, а всем классовым формациям вместе. Вот почему глубоко ошибочными являются рассуждения разных левых теоретиков о противоречиях социалистического производства с общественными отношениями. Правильно говорить о борьбе старых эксплуататорских укладов с новым коммунистическим укладом».

Почему же случается так, что в какой-то момент партия начинает вести массы не к победе коммунизма, а в обратную от коммунизма сторону? Троцкизм объясняет это «бюрократическим перерождением», а марксизм — классовой борьбой, которая не только ни утихает, но обостряется при росте успехов коммунизма из-за бешеного сопротивления реакционных сил. Партия превращается в арену классовой борьбы между марксистами и оппортунистами. В 30-е годы оппортунизм в ВКП(б) был организационно разгромлен, но не выкорчеван и после смерти Сталина взял реванш в виде хрущевского переворота.

Касаемо того, что «бюрократия реставрировала капитализм». Вообще, существуют лишь две возможности реставрации капитализма в социалистической стране: интервенция извне или же измена внутри правящей партии, предательство ею интересов работающего класса. Измена может произойти в двух формах: верхушечного переворота, как это случилось в Югославии (переворот Тито 1949 г.), или постепенного сползания партии в болото оппортунизма, идейного вырождения и перерождения руководства, как это случилось с КПСС и многими другими европейскими компартиями.

Ни Ленин, ни Сталин никогда не отрицали возможность вырождения и перерождения партии. Они прекрасно понимали, что в партию большевиков, ставшей правящей, тут же полезут карьеристы, стяжатели и прочая сволочь. Троцкий в этом вопросе ничего нового не добавил и лишь механически описал этот процесс, нагородив по пути глупостей про «класс бюрократии», выдавая буржуазные пережитки в советском обществе за «признаки перерождения» и предлагая совершенно идиотские пути их преодоления.

Проблема Троцкого не в том, что он говорил о возможности буржуазного перерождения, а в том, что выдавал возможность за свершившийся факт, голословно и безосновательно обрушивался на Сталина и сталинскую партию, обвиняя в узурпации власти, разрыве с классом и народом, тогда как ничего этого не было. Более того, ход разложения КПСС и перерождения руководства партии показал, как на самом деле происходит разрыв с классом и народом. А происходил он не через открытую узурпацию собственности, какое-то оформление «бюрократии» в класс и проч., как это рисовал троцкизм, а через разложение работающего класса и народа антимарксистской, либеральной пропагандой: «больше демократии, больше социализма» и т. д. Когда работающий класс был полностью дезорганизован, в ход пошли лозунги: «нужен хозяин», «государство не эффективно», «даёшь рынок» и т. п.

Т. е. по Троцкому, классовая борьба изображена как борьба какого-то якобы организованного псевдокласса бюрократии и рабочего класса, в форме получения каких-то там привилегий и прочего, тогда как на самом деле классовая борьба шла, прежде всего, внутри руководства партии по линии научной компетенции и оппортунизма, невежества, глупости. Засилье оппортунизма и глупости, вкупе с демократическими процедурами и «коллективным разумом партии», проложили путь в руководство откровенным врагам, шпионам и диверсантам, которые были даже не столько за капитализм, сколько против большевизма, который люто ненавидели и жаждали уничтожить, даже если для этого придется стереть в труху всю страну вместе с населением. Желали развалить страну и сами править в новообразованных «княжествах».

Таким образом, порочность демагогии о «классе бюрократии» заключается не только в клевете в адрес Сталина и СССР, но и в том, что это чудовищное извращение марксистской теории, которое делает диктатуру пролетариата в принципе невозможной. Работающий класс не может весь разом осуществлять власть, даже через форму Советов, тем более не может успешно строить коммунизм, ибо не владеет знаниями марксизма. Для этого и существует Партия — авангард, т. е. штаб, мозг класса:

«Рабочий класс может действовать как класс, только организовавшись в особую политическую партию, противостоящую <…> партиям, созданным имущими классами» (Энгельс «Конгресс в Гааге. Письмо к Биньями»).

Противопоставлять работающий класс своей партии — злейшая диверсия. Внушать трудящимся неверие в своих вождей — значит дезорганизовывать работающий класс, подрывать диктатуру пролетариата, ибо без вождей, строго говоря, партия существовать не может, а без партии не стоит и заикаться о диктатуре пролетариата.

Сила и мощь коммунистического государства состоит не в законах и системе насилия, а в качестве связи между партией и классом, а качество это продиктовано субъективным фактором, убеждением, целями, правильно используемыми средствами и условиями и т. д.

«Большевизм для просвещенной буржуазии»

Так в предисловии своей книги Троцкий назвал просоветскую западную литературу, которую охарактеризовал так: «Созерцательная, оптимистическая, отнюдь не разрушительная литература, которая все неприятности видит позади, очень успокоительно действует на нервы читателя и потому встречает благожелательный прием». Ну а книга Троцкого, следовательно, бессодержательная, пессимистичная, весьма разрушительная и все неприглядности выпячивает на передний план, возбуждающе действуя на нервы. В принципе, всё так и есть.

Отдельного упоминания заслуживает предисловие, вернее два предисловия. В первом предисловии (1936 г.) говорится, что раньше капиталистические страны притворялись, что не замечают экономических успехов СССР, но «факты, однако, делают свое дело. Сейчас книжный рынок всех цивилизованных стран завален книгами о Советском Союзе». Первое в мире пролетарское государство обрастает числом сочувствующих, сторонников и энтузиастов, которые пишут о нем свои книги. Но Троцкого эти книги не устраивают — для него это всё ерунда, «дилетантский журнализм» и схематизм. А вот он, Троцкий, наконец-то дал миру исчерпывающую научную оценку советского строя. Сам Троцкий прекрасно понимал, что его «научная оценка» может вызвать, и обязательно вызовет, критику, поэтому заранее подстилал соломку:

«Благомыслящие „левые“ филистеры любят повторять, что в критике Советского Союза нужна крайняя осторожность, чтоб не повредить социалистическому строительству. Мы, со своей стороны, отнюдь не считаем советское государство столь шатким строением. Враги СССР осведомлены о нем гораздо лучше, чем его действительные друзья, т. е. рабочие всех стран».

В этой цитате весь Троцкий! Во-первых, на своих оппонентов, сторонников СССР, он тут же вешает ярлык «левые филистеры». Во-вторых, он, подобно комару, впрыскивает «обезболивающий» яд: дескать, советское государство крепко стоит на ногах и моя, Троцкого, клевета, в смысле критика, ему никак навредить не может, а если вы считаете иначе — значит, вы сами не верите в силу Союза! И вообще, я, дескать, выполняю важнейшую миссию: осведомляю рабочих всех стран о реальном положении дел! — вранье и притворство в каждой строчке! На самом деле Троцкий был озабочен не мнимой неосведомленностью действительных друзей Союза, а тем, что они НЕ ДОВЕРЯЮТ либерально-фашистской клевете, а доверяют Сталину и его партии. И именно поэтому Иудушка взялся за перо, чтобы, опираясь на дутый авторитет «организатора Октябрьской революции» и «ленинского гвардейца», врать, врать и еще раз врать о Сталине, о Союзе, о социализме.

Во втором предисловии (1937) Троцкий, озлобленный разоблачением своих подельников на Московских процессах, сбрасывает маску непредвзятого исследователя. Троцкий живописует ужасы советского Мордора:

«Истребление революционного поколения и беспощадная чистка среди молодежи свидетельствует о страшном напряжении противоречия между бюрократией и народом. Мы пытались в настоящей книге дать социальный и политический анализ этого противоречия прежде, чем оно так бурно прорвалось наружу. Те выводы, которые могли казаться всего год тому назад парадоксальными, сегодня стоят перед глазами человечества во всей своей трагической реальности».

И вновь бессовестная манипуляция и демагогия. Суд над сборищем шпионов, убийц и диверсантов объявляется нарастанием противоречия между партией (в терминологии Троцкого «бюрократией») и народом! Если бы нарастало, еще и страшно, напряжение противоречий между партией и народом, то это должно было выливаться в многочисленные массовые эксцессы. Но ничего такого не происходит. И фигурантов Московских процессов обвиняли как раз в ЗАГОВОРЩИЦКОЙ деятельности, в попытке совершить военный госпереворот при поддержке иностранных разведок. Если же эти негодяи, предавшие рабочий класс, на самом деле были выразителями народной воли, почему же тогда они не апеллировали напрямую к народу? Почему униженно каялись перед сталинским руководством в ошибках, публично отрекались от своих взглядов? Что народ, страдающий под гнетом бюрократии, как нас в этом заверяет Троцкий, должен был думать о таких вот «борцах с режимом»? Но как раз именно потому, что т. н. «левая оппозиция» не смогла завоевать сколько-нибудь серьезной поддержки у рабоче-крестьянской массы, поскольку она проиграла в ОТКРЫТЫХ дебатах со сталинцами, ее вожаки приняли решение уйти в антисоветское подполье, перейти к практике заговоров, террора и диверсий. Но у Троцкого это «свидетельство о страшном напряжении противоречия между бюрократией и народом»!

В конце предисловия Троцкий распаляется не на шутку:

«Некоторые из официальных „друзей“, усердие которых оплачивается полновесными червонцами, как впрочем и валютой других стран, имели бесстыдство упрекать автора в том, что его книга помогает фашизму. Как будто кровавые расправы и судебные подлоги не были известны мировой реакции без этой книги! На деле советская бюрократия является сейчас одним из самых злокачественных отрядов мировой реакции… Она [книга] проникнута духом непримиримой вражды к новой касте насильников и эксплуататоров. Тем самым она служит действительным интересам трудящихся и делу социализма».

Опять же, все, кто не согласен с Троцким и защищает Союз от клеветы, — это проплаченные агенты Москвы, как же иначе! Примечательно, что Троцкий и не отрицает, что его книжка помогает фашизму. Он просто делает заявление: да и без моей книги всем всё понятно! И вообще, фашизм — ерунда, «советская бюрократия» — вот голова гидры мировой реакции, а вовсе не империалисты, открыто готовившие вторую мировую бойню!

Путеводитель по «скотному двору»

Свинцовый зад бюрократии перевесил голову революции (Иудушка Троцкий)

Первые три главы «Преданной революции» представляют собой «статистику», где Троцкий с удовольствием приводит выборочные данные, из которых вырисовывается следующая картина: хозяйство в Союзе сплошь отсталое и неэффективное, рабочие и крестьяне живут плохо, а все успехи и достижения, о которых рапортует правительство, дутые и липовые, ибо «известно, что органическая потребность всякой бюрократии — подкрашивать действительность». В общем, ничего такого, что нельзя было прочитать в либерально-фашистской прессе. Единственный момент, который стоит отметить:

«О „полной победе“ социализма в СССР объявлялось за последние годы несколько раз, в особо категорической форме — в связи с „ликвидацией кулачества как класса“… С точки зрения этой перспективы, в тот же срок должно было бы окончательно отмереть и государство, ибо где ликвидированы „последние остатки“ капитализма, там государству нечего делать».

Здесь Иудушка совершает типичную для троцкизма подмену понятий: низшей фазе коммунизма (известной как социализм) он приписывает качество высшей, зрелой фазы коммунизма. Отмирание государства происходит при полном коммунизме, когда окончательно изжиты все рудименты эксплуататорского общества из психики масс. Требовать отмирания государства прямо здесь и сейчас может лишь наивный анархизм. Троцкому об этом должно быть известно, но, поскольку его писания ориентированы на публику, в марксизме не искушенную, то он смело вешает «лапшу на уши» простодушным читателям.

А вот как идеолог «перманентной революции» определяет социализм:

«Социализм есть строй планового производства во имя наилучшего удовлетворения человеческих потребностей, — иначе он вообще не заслуживает этого имени».

Вот как, получается, исходя из этой логики, что социализм есть не период ожесточенной схватки между старым эксплуататорским и новым коммунистическим укладом, а некое общество всеобщего благоденствия, где плановая экономика обеспечивает всем людям «наилучшее удовлетворение потребностей»! Таким шулерским методом фокус с классовой борьбы перемещается на такую милую для мещан тему, как удовлетворение потребностей и не абы какого удовлетворения — наилучшего! А что если социалистическое государство не способно наилучшим способом удовлетворить все потребности людей по объективной причине, например экономической блокады и диверсий со стороны мирового империализма? Ах да, у теоретика «перманентной революции» в лагере империализма должна полыхнуть революция, а если этого не происходит — ну, расходимся, товарищи! Сидим и ждем, пока пролетарии империалистических стран не созреют к революции! Для некоторых «тоже коммунистов» это может стать откровением, но успехи построения коммунизма, строго говоря, не связаны с объемом продовольственной корзины, иначе не было бы побед периода военного коммунизма, выполнения плана ГОЭЛРО, победы в Великой Отечественной войне. Это популисты и демагоги готовы обещать, что облагодетельствуют всех и сразу без малейших усилий со стороны последних. Коммунисты честно говорят: мещанского рая не будет.

Но пора, наконец, перейти к ключевой, девятой, главе «Что такое СССР?». Начинается она с официальных статистических данных, которые говорят, что частнособственнический сектор хозяйства в Союзе значительно сократился и содержит в себе не более 10% населения, а удельный вес социалистического производства составит 98,5%.

«Эти оптимистические цифры служат, на первый взгляд, неопровержимым доказательством „окончательной и бесповоротной“ победы социализма, — пишет Троцкий. — Но горе тому, кто за арифметикой не видит социальной реальности!»

Троцкий призывает не доверять советским цифрам, ибо они «выведены с натяжкой». В частности, он сообщает, что, дескать, приусадебные участки колхозников приписали к социалистическому сектору. Но это ладно — «центр вопроса не здесь». В чём же? А в том, что в самом социалистическом секторе возникают буржуазные тенденции. Эти тенденции заключаются в том, что

«достигнутое повышение материального уровня страны достаточно значительно, чтобы пробудить повышенные потребности у всех, но совершенно недостаточно, чтобы удовлетворить их. В самой динамике хозяйственного подъема заложено, таким образом, пробуждение мелкобуржуазных аппетитов не только среди крестьян и представителей „умственного“ труда, но и на верхах пролетариата. Голое противопоставление единоличников колхозникам, кустарей — государственной промышленности не дает ни малейшего представления о взрывчатой силе этих аппетитов, которые проникают собою все хозяйство страны и выражаются, суммарно говоря, в стремлении всех и каждого как можно меньше дать обществу и как можно больше получить от него».

У Троцкого ветер дует, потому что деревья гнутся. Мелкобуржуазное мышление («дать поменьше, получить побольше») — самый живучий пережиток частных отношений собственности, комплекс привычек и «рефлексов», сформированных тысячами лет, абсолютное большинство из которых состояли из голода, холода и упорного труда. Собственно говоря, суть строительства коммунизма как раз и заключается в том, чтобы изжить рудименты из психики масс. Троцкий же старается представить дело так, что сам социалистический сектор экономики порождает мелкобуржуазное сознание тем, что якобы не может удовлетворить возрастающие потребности масс. Получается, что, с одной стороны, социализм, по Троцкому, — это «наилучшее удовлетворение человеческих потребностей», но, с другой стороны, когда плановая экономика начинает поэтапно обеспечивать эти потребности, Троцкий вопит о росте «мелкобуржуазных тенденций»!

Троцкий садится на своего любимого конька и повествует про зловредную советскую «бюрократию», которая и является источником всех бед:

«…„Социалистическая“ бюрократия, это вопиющее contradictio in adjecto, это чудовищное и все растущее социальное извращение, становящееся, в свою очередь, источником злокачественных болячек общества».

Здесь идет уже разобранное мною выше противопоставление «бюрократии» (т. е. партийно-хозяйственного руководства) и пролетарского государства работающему классу. Не будем задерживать на этом внимание и впредь будем пропускать подобного рода фрагменты.

«Новая конституция, — заявляет Троцкий, — целиком построенная, как увидим, на отождествлении бюрократии с государством, а государства — с народом, говорит: „государственная собственность, т. е. всенародное достояние“. Это отождествление составляет основной софизм официальной доктрины».

Дескать, государственная собственность — это еще не общенародная собственность. С этим можно согласиться, но отнюдь не в трактовке троцкизма:

«Государственная собственность лишь в той мере становится „всенародной“, в какой исчезают социальные привилегии и различия, следовательно, и надобность в государстве. Иначе сказать: государственная собственность превращается в социалистическую по мере того, как перестает быть государственной. И наоборот: чем выше советское государство поднимается над народом, чем свирепее противопоставляет себя, как хранителя собственности, народу, как ее расточителю, тем ярче само оно свидетельствует против социалистического характера государственной собственности».

Каков марксистский взгляд на данный вопрос? Производительные силы — это орудия труда + люди, вооруженные этими орудиями. Следовательно, вопрос о построении коммунистических производственных отношений должен рассматриваться с двух сторон:

1) Обобществление средств производства, которое имеет формальную и реальную сторону. Реальное обобществление, после формального, происходит по мере развития и совершенствования системы научного централизованного планирования. Если же система планирования налажена плохо, ненаучно, то де-юре общенародные предприятия начинают функционировать де-факто как частнокапиталистические, где в роли капиталиста выступает руководство или коллектив работников. Подобная ситуация сложилась в позднем Союзе, когда из-за рыночных реформ, насаждения хозрасчета и расшатывания государства единое планирование нарушалось, отдельные предприятия и целые отрасли работали не на план, а на рынок, что порождало рыночную анархию производства.

2) Вместе с реальным обобществлением средств производства идет выстраивание коммунистических производственных отношений через сужение и сокращение рыночных механизмов, с одной стороны, и рост сознательности трудящихся масс путем культурно-политического просвещения и воспитания, с другой стороны.

Оба этих процесса сопровождаются ожесточенной классовой борьбой. Собственно, сущностью низшей фазы коммунизма является борьба старых эксплуататорских отношений (эгоизма, мещанства, невежества, тунеядства, паразитизма) и новых коммунистических отношений, которые с первобытных времён фрагментарно содержатся в эксплуататорских формациях и под воздействием науки обретают новое воплощение.

А что у Троцкого? Под маркой марксизма он проталкивает фактически убогий анархо-синдикализм, требуя, чтобы государство немедленно отмерло и передало всю собственность «народу»!

Троцкий продолжает отжигать:

«Социальное расстояние между физическим и умственным трудом за последние годы расширилось, а не сократилось, несмотря на пополнение научных кадров выходцами из низов. Тысячелетние кастовые перегородки, определяющие жизнь каждого человека со всех сторон, — полированный горожанин и неотесанный мужик, маг науки и чернорабочий — не просто сохранились от прошлого, в более или менее смягченном виде, а возродились, в значительной мере, заново и принимают всё более вызывающий характер».

Вот как, оказывается, ликвидация массовой безграмотности, организация сельских школ с бесплатным начальным образованием, рабфаков, изб-читален, издание научно-популярной литературы, газет, организация лекций и демонстраций — все эти меры советской власти ни в коей мере не способствовали преодолению пережитков старого неравенства, не сокращали разрыв между городом и деревней! У Троцкого «кастовые» перегородки возродились, принимая «всё более вызывающий характер», видимо, более вызывающий, чем в царской лапотной России! Впрочем, Иудушка ведь писал книжку не для советских граждан, а для иностранцев, поэтому не сдерживал себя во враньё!

Живописуя западному читателю ужасы советского неравенства, Троцкий заявляет:

«Если пароход объявлен коллективной собственностью, но пассажиры по-прежнему растасованы между первым, вторым и третьим классами, то ясно, что различие в условиях существования будет иметь для пассажиров третьего класса неизмеримо большее значение, чем юридическая смена собственности. Наоборот, пассажиры первого класса будут, между кофе и сигарой, проповедовать ту мысль, что коллективная собственность — все, а удобная каюта — ничто. Вырастающие отсюда антагонизмы могут взорвать неустойчивый коллектив».

Под этими словами «большевика-ленинца» с удовольствием подпишется любой антикоммунист. Конечно, было бы хорошо, если бы существовала возможность уже при низшей фазе коммунизма обеспечить изобилие для всего общества, но это затруднительно не столько по техническим причинам, сколько из-за господства мещанства, хватательного рефлекса и хомячьего инстинкта тащить всё в нору, что нашло выражение в популярных стишках:

Тащи с завода каждый гвоздь —

Ты здесь хозяин, а не гость!

Советскому государству приходилось строго следить за тем, чтобы несознательная часть освобожденных от эксплуатации рабочих не растащила на винтики собственные заводы. Касаемо «распределения пассажиров коллективного парохода по классам». Безусловно, это вынужденная мера, ибо обратный принцип уравниловки — это всегда потакание лентяям и сачкователям. Зачем усердно работать, если всё равно получит столько же, сколько сосед-трудяга? И трудяга, видя, как лентяй бездельничает, но получает такое же число денежных знаков, думает: «А почему я должен надрываться, если сосед сачкует?» Лень — заразная штука. Поэтому при низшей фазе коммунизма неизбежен принцип распределения по труду + вынужденный подкуп наиболее ценных технических кадров.

Троцкий продолжает:

«Советская печать с удовольствием рассказывала, как мальчик в московском зоологическом саду, получив на свой вопрос: чей этот слон? ответ: государственный, тут же сделал вывод: значит он немножечко и мой. Однако, при действительном разделе слона на долю избранных пришлись бы драгоценные бивни, кое-кто полакомился бы слоновой ветчиной, тогда как большинству пришлось бы довольствоваться потрохами или копытами. Обделенные мальчики вряд ли отождествляют государственную собственность со своей. Беспризорные считают „своим“ только то, что украдут у государства. Маленький „социалист“ в зоологическом саду был наверняка сыном какого-нибудь видного сановника, привыкшего рассуждать по формуле: „государство — это я!“».

Здесь Иудушка во всей красе обнажает собственную буржуазную психологию: первое, что он хочет сделать с общественным слоном — это распилить его на части, и выражает озабоченность, что кому-то при дележке достанутся бивни, а кому-то копыта! И ведь не волнует Иудушку то обстоятельство, что в «разобранном» виде слон уже не будет представлять ту ценность, которую он представляет в целом виде, живя в зоологическом саду и радуя своим видом посетителей! И какой же нахальный цинизм: Троцкий возмущается, что бедные «беспризорные мальчики» не будут отождествлять госсобственность со своей, потому что… злобное советское государство охраняет общественную собственность и не дает «обделенным мальчикам» ее разворовывать! А мальчик, который не думает о том, как бы отпилить бивень у общего слона и сдать в ломбард, объявляется барчонком! Это пишет человек, который, будучи наркомом, в Гражданскую колесил на персональном бронепоезде со всеми удобствами и прислугой со специальной униформой и принимал эти блага как нечто само собой разумеющееся!

Но это цветочки, впереди нас ждут ягодки. Здесь я вынужден привести объемный фрагмент текста:

«Если перевести, для наглядности, социалистические отношения на биржевой язык, то граждан можно представить как участников акционерного предприятия, в собственности которого находятся богатства страны. Общенародный характер собственности предполагает распределение „акций“ поровну и, следовательно, право на одинаковую долю дивиденда для всех „акционеров“. Граждане участвуют, однако, в национальном предприятии не только как „акционеры“, но и как производители. На низшей ступени коммунизма, которую мы условились называть социализмом, оплата труда производится еще по буржуазным нормам, т. е. в зависимости от квалификации, интенсивности и пр. Теоретически доход каждого гражданина слагается, таким образом, из двух частей, а + б, т. е. дивиденд плюс заработная плата. Чем выше техника, чем совершеннее организация хозяйства, тем большее место занимает а по сравнению с б, тем меньшее влияние на жизненный уровень оказывают индивидуальные различия труда. Из того факта, что в СССР различия заработной платы не ниже, а выше, чем в капиталистических странах, приходится сделать вывод, что акции советских граждан распределены неравномерно, и что в доходы граждан, наряду с неодинаковой платой, входит неодинаковая доля дивиденда. В то время, как чернорабочий получает лишь б, минимальную плату, какую он, при прочих равных условиях, получал бы в капиталистическом предприятии, стахановец или чиновник получает 2а + Б или 3а + Б и т. д., причем Б может, в свою очередь, равняться 2б, 3б и т. д. Различия в доходе определяются, другими словами, не только различиями индивидуальной выработки, но и замаскированным присвоением продуктов чужого труда. Привилегированное меньшинство акционеров живет за счет обделенного большинства.

Если принять, что советский чернорабочий получает больше, чем получал бы, при одинаковом уровне техники и культуры, в капиталистическом предприятии, т. е. что он все же является маленьким акционером, то его заработную плату придется принять равной а + б. Заработок более высоких категорий выразится формулами: 3а + 2б; 10а + 15б и т. д., что значит: чернорабочий имеет одну акцию, стахановец — 3, спец — 10; сверх того их заработные платы в собственном смысле относятся, как 1 : 2 : 15. Гимны священной социалистической собственности звучат, при этих условиях, гораздо убедительнее для директора или стахановца, чем для рядового рабочего или колхозника».

Цирк с конями — это самое пристойное выражение, которое можно употребить относительно процитированного выше полета мысли. Всё это было бы смешно, но поскольку левая молодежь воспринимает эту ахинею всерьез, то смеяться не приходится. Кто дочитал не ради смеха до этого фрагмента (2/3 книги) и еще не бросил — тот точно Маркса не читал, а если и читал, то по вертикали.

Начну с того, что сама идея перевести коммунистические отношения «для наглядности» на биржевой язык, т. е. язык спекулянтов и мироедов, — это полный нонсенс. Всё равно как переводить «Фауста» Гёте на тюремную «феню». Коммунистические отношения — полная противоположность рыночным отношениям, поэтому приравнять первые ко вторым «для наглядности» просто невозможно, получится ахинея. Правда, существует концепция «рыночного социализма», многочисленные прожекты по скрещиванию ужа с ежом, т. е. рыночной и плановой экономики. Но к марксистской науке данные изыскания отношения не имеют. К слову, сам Троцкий фактически агитирует за рынок:

«План не может опираться на одни умозрительные данные. Игра спроса и предложения остается для него еще на долгий период необходимой материальной основой и спасительным коррективом».

То же самое потом писали советские экономисты, на что Сталин был вынужден ответить работой «Экономические проблемы социализма в СССР», где, строго говоря, проблемы заключались не в экономике как таковой, а в тотальном марксистском невежестве ученых-экономистов.

Итак, Троцкий изображает коммунистические отношения таким образом: вся собственность распределяется в виде равных долей, «акций», каждому гражданину, который, наравне с зарплатой, получает некие «дивиденды» от своих «акций» и, дескать, при полном коммунизме «дивиденды» целиком вытеснят зарплату. Что конкретно в троцкистской политэкономии понимается под «дивидендами», понять сложно. Вводя этот невнятный термин, Троцкий утверждает, что раз имеет место разница в доходах советских граждан (заявление о том, что разница в зарплате в СССР выше, чем в капиталистических странах, оставим на совести Троцкого, которой он, правда, никогда и не имел), значит, размер «дивидендов» у них разный, а раз так, значит, ценность «акций» у чернорабочего ниже, чем у стахановца, следовательно, стахановец присваивает труд чернорабочего, эксплуатирует его. Просто вдумайтесь в это: стахановец эксплуатирует чернорабочего… Доводилось мне читать рьяную либералку Ханну Аренд, которая утверждала, что стахановское движение — это «рабочая аристократия», которую создали большевики, чтобы подорвать солидарность рабочих, но даже она не додумалась написать, что стахановцы эксплуатировали «обычных» рабочих, а наш «ленинский гвардеец» — додумался!

Эксплуатация — порождение отношений частной собственности, прямое (через рабский труд или барщину) или завуалированное (через выплату «зарплаты») присвоение эксплуататором плодов труда работника. Можно ли говорить об эксплуатации советских рабочих со стороны советских чиновников? Нет, нельзя. Ведь они не вступают в рыночные отношения. Советский рабочий не продавал государству свою рабочую силу, а государство не покупало рабочую силу рабочего. Чтобы это понимать, нужно правильно усвоить категорию «капитал»:

«Капитал — слово, принятое для обозначения формы отношений между людьми по поводу устоявшегося неэквивалентного обмена между владельцами товара „рабочая сила“ и владельцами основных средств производства. При таком обмене, который уместно называть обманом, все излишки производятся владельцем товара „рабочая сила“, но безвозмездно присваиваются товаровладельцем основных средств производства. Такая перманентно неэквивалентная система обмена товарами между людьми и называется капитализмом. Короче, капитал — это форма отношений, возникающая между пролетариями и предпринимателями по поводу прибавочного продукта, производимого пролетариями и бесплатно присваиваемого капиталистом. Чем больше прибавочной стоимости пролетарий бесплатно создает для капиталиста, тем быстрее капиталист превращается в олигарха», — В. Подгузов.

Следовательно, зарплата — это обмен товара «рабочая сила» на сумму денежных знаков, примерно равной стоимости восстановления рабочей силы. Проще говоря, рабочий продает свою способность к труду капиталисту, чтобы иметь силы и возможность потом еще потрудиться на него, а потом еще… А также вырастить хотя бы одного будущего работника, который его потом заменит.

При коммунизме нет капитала и нет зарплаты, хотя данные словечки по старой привычке продолжают употребляться в обиходе, как и слово «деньги», хотя, строго говоря, денег при низшей фазе коммунизма уже нет в том отношении, что они лишены главного своего свойства — превращаться в капитал, т. е. отношения эксплуатации. Миллионер Корейко из «Золотого теленка» мог прятать миллион советских рублей в чемодане, но не мог его «пустить в дело».

Отличие принципов коммунистического распределения благ от рыночных состоит в том, что все духовные и материальные блага распределяются так, чтобы они служили развитию всех задатков личности каждого индивида и были доступны каждому. Но, к сожалению, в силу буржуазных привычек масс и особенно работников умственного труда, которых коробит, что «какой-то» работяга будет получать столько же благ, сколько и они, переходить сразу к прямому распределению совокупного общественного продукта по потребностям (ибо эти потребности еще необузданно мещанские) нельзя. Так что приходится распределять по труду, а вернее, по доле затраченного времени и сил на общественно-полезный труд. Каким образом происходит распределение? Распределение осуществляется пролетарским государством исходя из текущих возможностей, целей и задач развития социалистического хозяйства, построения коммунизма. Конечно, мещан может коробить то обстоятельство, что некий бюрократический орган будет решать, кому какую «зарплату» получать. Что тут скажешь? Товарищ Подгузов метко подмечает:

«По логике митрофанушек получается, что распределение совокупного общественного продукта при коммунизме — это постыдно и не респектабельно, а то же самое действо, но осуществляемое чубайсами, ходорковскими, березовскими и прочими дерипасками — правильно и элегантно.

Необходимо понять, что математика давно уже выработала приемы и правила, позволяющие рассчитать пропорции любых масштабов и с любым количеством факторов, неизвестных и переменных величин. Космические корабли летают к окраинам Галактики по расчетным орбитам, и нет никаких технических проблем, чтобы точно рассчитать любые пропорции в экономике, чтобы распределить совокупный общественный продукт по всем видам производственного и «непроизводственного» потребления. Научных проблем в этой области давно уже нет.

Есть только одна политэкономическая проблема. Предприниматели не хотят слезать с трона и отдавать свою наследственную великокняжескую власть обществу. Они громче всех кричат: „Держи вора, позор распределению!“ Но они сами хотят и распределять все общественное богатство. А как они умеют это делать, можно понять, наблюдая за хронической инфляцией, банкротствами, финансовыми кризисами, экологическими, энергетическими, гуманитарными катастрофами, крупномасштабными актами мошенничества, войнами, ведущимися самым жертвенным и разрушительным способом как раз по поводу распределения и перераспределения общественного мирового богатства между предпринимателями».

У Троцкого всё просто: раз госаппарат сохраняется и в ближайшие годы отмирать не собирается, раз нет прямого продуктообмена и распределение идет по труду, а не по потребностям, раз имеет место имущественное расслоение — значит, никакого коммунизма нет и быть не может. Он смешивает первую фазу коммунизма со второй и предъявляет ей заведомо нереализуемые требования. Для троцкизма общество низшей фазы коммунизма должно быть идеальным, как по учебнику, а любые отклонения от книжного идеала тут же объявляются «признаками перерождения». Но в реальности незрелый коммунизм не может быть совершенным, именно потому он и незрелый.

Но если в СССР нет коммунизма, тогда что? В этом вопросе Иудушка поступает хитро, отрицая коммунизм в Союзе, он не дает внятного ответа на вопрос, какое по итогу общество в нем существует: «Вопрос о характере СССР еще не решен историей», — многозначительно резюмирует он. В Союзе нет коммунизма, но и капиталистическим его назвать нельзя, переходным советский строй Иудушка также не считает (правда, в некоторых частях текста он всё-таки признает строй переходным, но уже неважно), ибо это «значит отвергнуть законченные социальные категории, как капитализм, так и социализм». В общем, прямо как в сказке: родила царица в ночь не то сына, не то дочь…

Таким плутовским образом Иудушка пытается усидеть на двух стульях: оплевать и дискредитировать СССР, но при этом остаться в глазах публики коммунистом, а не продавшим честь борзописцем, прислужником империалистических разведок.

«Доктринеры не удовлетворятся, несомненно, таким факультативным определением. Они хотели бы категорической формулы: да — да, нет — нет. Социологические вопросы были бы, несомненно, проще, если бы социальные явления имели всегда завершенный характер», — такой вот глубокомысленный вывод от Троцкого. Иронично, что ответ на главный вопрос, взятый в название книги, — «Что такое СССР?» — так и не прозвучал.

*

На этой ноте, пожалуй, можно и завершить обзор «Преданной революции».

Если бы целью книжки Троцкого был действительно анализ советского строя, а не клевета на него, то, вместо демагогической болтовни о «классе бюрократии», «привилегиях», патетических восклицаниях про имущественное неравенство и наличия — о ужас! — прислуги у отдельных специалистов, следовало бы поставить вопрос: насколько успешно в советском обществе изживаются товарно-денежные отношения, идет ли строительство коммунизма или, быть может, оно остановилось или вовсе обернулось вспять.

Что такое строительство коммунизма? Это процесс развития и укрепления коммунистических, истинно человеческих отношений и, следовательно, вытеснения эксплуататорских, животных элементов из психики людей. Важно понимать, что после экспроприации класс капиталистов уничтожается лишь формально, ибо капиталисты, их пособники и идейные побратимы сохраняют соответствующую психологию и устремления, которые к тому же получают подпитку со стороны мирового империализма, надежды на реставрацию. Также сохраняются привычки и традиции старого общества, свойственные пролетарским массам. Исходя из этого, хоть классовое расслоение общества формально устраняется, классовая борьба не исчезает, более того — она возрастает, ибо каждая новая победа работающего класса, каждое новое завоевание пролетарской власти озлобляет мировую буржуазию и ее проводников внутри социалистического государства, подстёгивает к более радикальным мерам.

Насколько успешно данный процесс протекал в сталинском СССР? Мы, коммунисты, убеждены, что он протекал успешно. В чем конкретно заключаются эти успехи?

Во-первых, это сталинская коллективизация. Колхозное движение позволило, как выражались в те годы, «наладить смычку города с деревней», т. е. включить сотни тысяч мелких производителей — крестьян — в систему научного планирования путем госзаказов. Колхозы брали подряды у государства, получали за это технику и расплачивались за ее пользование натурой. В дальнейшем прорабатывался план поднятия колхозной собственности до уровня общенародной (коммунистической), что изложено в уже упомянутой работе Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР».

Во-вторых, это сталинская индустриализация. Многие левые не понимают, а всякие «просветители» с ютьюба скрывают, что индустриализация в СССР не исчерпывалась ликвидацией технологического отставания от стран Запада, это была не просто «модернизация экономики», как пишут в буржуазных учебных пособиях. Вместе со строительством заводов и фабрик, созданием новых отраслей шло, собственно, выстраивание коммунистических производственных отношений, ярчайшим примером которых является стахановское движение. Именно благодаря развитию новых коммунистических отношений достигались фантастические успехи Союза в экономической области.

В-третьих, на базе расширения госсектора, развития и укрепления системы научного планирования шло постепенное вытеснение товарно-денежных отношений. Например, между советскими предприятиями осуществлялся безналичный расчет. Сама продукция советских предприятий уже переставала носить товарный характер, ибо производилась не для прибыли (понятие прибыли носило чисто технический характер для контроля над нерадивыми управленцами), а для удовлетворения потребностей людей.

В-четвертых, шла активная пропаганда марксизма, повышение культурного уровня масс, воспитание молодежи в духе советского патриотизма и интернационализма, преданности работающему классу и Партии.

Так что, вопреки спекуляциям и демагогии троцкизма, в СССР был социализм, т. е. низшая фаза коммунизма, и шло движение в сторону полного коммунизма. Естественно, это движение не было простым и гладким, конечно, на пути возникали всевозможные трудности и испытания, но до тех пор, пока у руля партии находились компетентные кадры во главе с гениальным вождем, эти трудности постепенно преодолевались. А после того, как произошел хрущевский переворот, Союз начал двигаться как раз по пути троцкизма. Хрущевская политика «догнать и перегнать США по уровню потребления мяса и молока на душу населения», которая заменила коммунистическую программу Сталина, явно перекликается с троцкистским тезисом «социализм есть строй планового производства во имя наилучшего удовлетворения человеческих потребностей». Вместо сокращения рыночных механизмов — их расширение путем насаждения хозрасчета и «самостоятельности» предприятий, также перекликающееся с рассуждениями Троцкого о том, что «игра спроса и предложения остается для него (плана) еще на долгий период необходимой материальной основой и спасительным коррективом». Собственно, хрущёвина — это воплощение на практике троцкистской программы, переработка идей «Преданной революции» в виде критики «культа личности». Данная тема подробно разбирается в ряде статей газеты, например здесь.

Можно сказать, что «Преданная революция» — это одна из самых вредных антимарксистских вещей. Вредоносность ее заключается не в каких-то хитрых манипуляциях и не в ревизии марксизма (на самом деле здесь не ревизия марксизма, а полное отречение от него), а в том, что многие молодые левые, не имея твердых марксистских знаний, прочитывают ее и затем заражаются троцкистскими идейками. Им кажется, что Троцкий прав в главном: реставрацию совершила партийная верхушка. На основании идеи о контрреволюционности аппарата идет отрицание авангардной роли партии, пропаганда фракционности, многопартийности, вплоть до анархо-синдикализма в виде «радикальной пролетарской демократии». Таким образом, идет не только искажение реальной причины реставрации капитализма в СССР, но отречение от ленинизма, от современного марксизма.

Подлинная причина реставрации капитализма — оппортунистическое перерождение руководства партии. Примечательно, что в арсенале Троцкого в принципе нет понятия оппортунизма (и это неслучайно — в доме повешенного о веревке не говорят). Он сам выступал за политический плюрализм в виде фракционности партии. Однако же именно успехом борьбы с оппортунизмом в недрах партии и пролетарского движения определяется приближение к победе коммунизма. Важнейшим завоеванием марксизма является ленинский тезис том, что причиной победы большевизма в России является бескомпромиссная борьба с оппортунистами внутри партии и в рабочем движении.

Объективной причиной существования оппортунизма является рыночное бытие, которое зиждется на подлости и лжи, готовности сделать подножку ближнему своему, который суть — конкурент. Оппортунизм — это атавизм, животное приспособление к окружающей среде, в случае с людьми — к социальной среде.

Субъективными причинами существования оппортунизма в комдвижении являются главным образом необразованность и невоспитанность самих воспитателей, незнание или целенаправленное искажение ими марксистской науки, а также неумение или отказ от добросовестного развития теории марксизма, т. е. её догматизация.

Окончательная победа над оппортунизмом во всех его формах, включая троцкизм, возможна лишь с победой полного коммунизма на всём земном шаре. Вместе с тем преодоление оппортунизма, т. е. рудиментов буржуазного сознания в обществе, и означает построение полного коммунизма.

Р. Огиенко
29/05/2024