№ 5/11, VII.2017

---

Каждый человек, даже если он демонстративно отмежевался от «грязной» политики, наверняка сталкивался с термином «тоталитаризм». Значение этого грозного, рычащего, будто голодный зверь, слова довольно расплывчатое, ускользающее от нашего взора; сущность тоталитаризма если и затрагивается в либеральных публикациях и выступлениях, то лишь вскользь. Зато постоянно идет противопоставление тоталитаризма и демократии, т. е. получается, что тоталитаризм — это система противоположная демократии, или лжедемократия. Между тем, понимание демократии на Западе значительно отличается от нашего понимания. Если у нас, в славянских странах, под демократией подразумевается народовластие, т. е. прямое управление государством со стороны большинства населения, то на Западе иначе: у них, когда либеральные интеллигенты говорят о демократии, подразумевается плюрализм и политическое соперничество, причем такое соперничество, при котором исключается ситуация, когда «проигравший непременно проигрывает раз и навсегда».

«Если победитель препятствует побежденным вновь попытать счастья — как пишет Р. Арон в книге «Тоталитаризм и демократия», — он выходит за рамки западной демократии, ибо объявляет в таком случае оппозицию незаконной».

Такое понятие, как «народ» у западных либеральных теоретиков не фигурирует; для них не важно, осуществляется ли власть большинством населения или меньшинством, для них главное, чтобы, во-первых, соблюдались законы, которые, стало быть, сваливаются с небес, ибо КЕМ они принимаются и в чьих ИНТЕРЕСАХ никак не рассматривается, во-вторых, чтобы в обществе соблюдался гражданский консенсус. Тот же Арон заявляет следующее:

«Однопартийные режимы [речь идет о компартиях в странах соцлагеря – Р. О.] обращены к будущему, их высшее оправдание не в том, что было или есть, а в том, что будет. Будучи режимами революционными, они связаны с элементами насилия. Нельзя требовать от них того, что образует сущность многопартийных режимов,– соблюдения законности и умеренности, уважения интересов и мировоззрений всех групп».

Буржуазия всегда пытается выдать свои классовые интересы за интересы всего общества, поэтому буржуазный идеолог маскирует интересы конкретного класса — буржуазии — под интересы неких безликих «групп»; опять же под «законностью» подразумевается, на самом-то деле, право частной собственности. Действительно, не пытается ли г-н Арон утверждать, что в социалистических странах нарушается революционная законность! Нет, речь идет как раз о попирании буржуазной законности, основой которой является неприкосновенность частной собственности, т. е. отчуждения средств производства и, следовательно, всего прибавочного продукта в пользу жалкой кучки населения.

Когда либеральные мыслители пишут о демократии, они имеют в виду буржуазную демократию. Многие наивные граждане полагают, будто бы демократия — это внеклассовое понятие, будто бы демократия есть механизм, который обеспечивает согласие между классами, «гражданский консенсус», или, как выразился Арон, «соблюдения законности и умеренности, уважения интересов и мировоззрений всех групп». Но это не так. Что же есть такое буржуазная демократия? Во-первых, сплошь и рядом бывает так, что т. н. «слуги народа» — депутаты различного калибра, мэры, губернаторы, сенаторы, премьер-министры, президенты — принадлежат к классу буржуазии, либо же используют свое назначение как мостик для перепрыгивания на доходные должности в банках и корпорациях. Даже если бы «слуги народа» руководствовались не корыстными, а благими намерениями, откуда они могут знать чаяния простого народа, если живут в совершенно ином мире, если они бесконечно оторваны от народа?

Во-вторых, капитализм отталкивает значительное количество народных масс от политики:

«Современные наемные рабы, в силу условий капиталистической эксплуатации, остаются настолько задавленными нуждой и нищетой, что им „не до демократии“, „не до политики“, что при обычном, мирном течении событий большинство населения от участия в общественно-политической жизни отстранено» – указывает Ленин в работе «Государство и революция».

В самом деле, когда человек приползает с работы и у него хватает сил только на то, чтобы включить телевизор, посмотреть под пиво какой-нибудь безмозглый сериал и тут же лечь спать, на политику просто не остается времени. При капитализме труд для человека подобен наказанию, человек работает не в свое удовольствие, а из-за нужды; часто ведь бывает так, что молодой человек обучается той или иной профессии не потому, что она ему нравится, а потому что она востребована на рынке труда. Человек не заинтересован в результатах своего труда, ибо они обогащают хозяина-капиталиста, а не его самого, следовательно, он относится к своей работе отстраненно, и такая работа сильно истощает человека не только физически, но и духовно. Также человек при рыночной экономике вынужден постоянно вступать в конкурентную борьбу с другими людьми. Эта борьба также высасывает все силы. Возможно ли для масс при всех этих обстоятельствах вести активную политическую жизнь? Определенно нет.

Надо еще иметь в виду, что буржуазная пропаганда специально насаждает в обществе аполитичность, утверждая что, мол, политика — это такая грязная штука, что от нее лучше держаться подальше. И действительно, наблюдая за всеми гнусностями буржуазной политики с ее громкими скандалами, безудержной продажностью, всевозможными махинациями, спекуляциями и непрерывным враньем, нормальным гражданам становится гадко, они не желают иметь с этой мерзостью ничего общего и бегут от политической жизни как от чумы.

Таким образом, буржуазная демократия отсекает значительный пласт населения от реального участия в общественной жизни. Следовательно, буржуазная демократия — это власть меньшинства над большинством; это такая «демократия», при которой угнетенным раз в несколько лет позволяют решать, какой именно из представителей угнетающего класса будет в парламенте представлять и подавлять их!

Но вернемся к тоталитаризму. Для начала будет полезным кратко обрисовать те условия, в которых возникла концепция тоталитаризма.

В начале прошлого века либерализм — идеология правящего класса капиталистов — был ввергнут в тягчайшее положение, причиной тому была Октябрьская революция. Дело в том, что с точки зрения либералов коммунизм был абсолютно несбыточным явлением, ибо считалось, что без рынка нормальное функционирование экономики просто невозможно. А коммунизм в СССР, вопреки либеральной теории, не просто существовал, но бурно развивался, ставя рыночных экономистов в тупик. Великий Октябрь своими искрами поджигал раздавленную империалистической бойней Европу: резко возрастало влияние компартий, революционный пролетариат был готов дать буржуазии «последний и решительный бой», Германия и Италия были в шаге от революции. В этой обстановке европейские капиталисты понимали, что водить за нос пролетариат с помощью парламентских игрищ, как это получалось в США, у них уже не получится. Необходимо было срочно гасить пожар революции. Кроме этого стояла еще одна задача: капиталистам, жаждущим вернуть свои потерянные колонии, требовалось новое «пушечное мясо», вербовка которого вызывала много проблем: после всех ужасов войны, газовых атак и минометных обстрелов, трудовые массы явно не горели желанием лезть в окопы под старые лозунги о «защите отечества». Социальный запрос империалистов породил предложение — итальянский фашизм и немецкий нацизм, который должен был увести революционный запал масс в безобидное для капиталистов русло и подготовить их к новой войне.

Идеология фашизма, представляющая из себя всё тот же правый консерватизм, но под новой вывеской, была нацелена на обывателя, т. е. мелкого буржуа, лавочника. Мелкий буржуа, являясь промежуточным звеном между пролетариатом и «настоящей» буржуазией, не любит государство и боится его, однако в моменты отчаяния, когда с одной стороны он придавлен крупным капиталом, а с другой — напуган революционным пролетариатом, лавочник взывает к государству, как к грозному божеству. Он требует максимального усиления государства, чтобы оно защитило его и от «красных» и от крупного капитала, поэтому он с восторгом поддерживает фашистов. Олигархия же использует взбесившихся лавочников в своих целях, делая из них фанатичных штурмовиков для расширения своих колоний.

Фашизм есть расчеловечивание прямоходящих млекопитающих, фашизм взывает к низменным инстинктам толпы, возносит на пьедестал грубую, животную силу, спекулируя на обывательских предрассудках, бесстыдно призывает к разграблению и порабощению других, «низших» народов. К сожалению, кроме мелкой буржуазии за фашистами пошла и значительная часть пролетариата. Это было связано в первую очередь с предательством европейских социал-демократов и недостаточно высоким научно-теоретическим уровнем руководства коммунистических партий.

Сам термин «тоталитаризм» появился у Джованни Амендолы в 1923 г. для критической характеристики режима Муссолини, причем его самого данный термин ничуть не смущал: он с гордостью называл свое государство тоталитарным. Но концепция тоталитаризма родилась намного позже, в 1951 году; она была реакцией на кризис буржуазной идеологии, связанный с резким возрастанием влияния СССР и мирового коммунистического движения после Второй мировой войны.

Мировая буржуазия, несомненно, возлагала большие надежды на фашизм, она видела в нем спасение от «большевистской чумы», недаром ведь в Третьем рейхе проводили столь значимое политическое мероприятие, как Олимпийские игры! Однако фашизм не оправдал возложенных на него надежд. Если раньше идеи фашизма были весьма популярны, причем не только в Европе, но и в США, то когда Рабоче-Крестьянская Армия разгромила германскую военную машину, мировая общественность неожиданно узнала, что, оказывается, фашизм — это не благодушное единение нации, а ничем не прикрытый террор олигархов.

Разгром фашистской Европы был сильным ударом по империализму. Еще бы! Отец-благодетель, защитник от большевизма, Гитлер вынужден был застрелиться. Солдат Красной Армии повсеместно встречали как освободителей, всё прогрессивное человечество с восторгом смотрело на СССР — что в этих условиях оставалось предпринять олигархам США и Британской империи? И вот тогда на свет, наряду с некоторыми другими антикоммунистическими концепциями — как например, «холодная война», «гибкое реагирование» — появилась концепция тоталитаризма.

С разрушением СССР и крушением мировой системы коммунизма, империалисты не поторопились списывать концепцию тоталитаризма с идеологического вооружения. Так, например, в 2005 г. директор ЦРУ Джеймс Вулс, заявил в интервью «Borsa&Finanza», что Соединенные Штаты ведут войну против «трех тоталитарных движений, что напоминает ситуацию второй мировой войны». Эти три «тоталитарных движения» представлены: баасизмом, шиитским исламским фундаментализмом и «исламистами-джихадистами суннитской матрицы». Уж не пытается ли директор ЦРУ обвинить религиозных фанатиков в коммунизме? Скорее всего нет, но слово «тоталитаризм», усилиями буржуазных пропагандистов и тайной полиции стало раскрученным «брендом»; теперь любая страна, попавшая под прицел англо-американского империализма — будь то Югославия, Афганистан, Ирак, Ливия, Сирия, — объявляется тоталитарной или полутоталитарной, на которую не грех скинуть пару сотен демократических бомб.

Концепция тоталитаризма представляет собой набор мелкобуржуазных, т. е. обывательских иллюзий, густо замешанных на грубых антисоветских мифах. Несмотря на всю свою лживость и откровенную спекулятивность, эта концепция проявляет удивительную живучесть, и даже сейчас, когда граждане бывшего Союза хлебнули рыночной «свободы», да так, что для многих это закончилось летальным исходом, концепция тоталитаризма продолжает корениться в сознании немалой части населения, особенно в среде либерально настроенной интеллигенции. Почему же так?

Давно установлено, что чем образованнее человек, тем тяжелее внушить ему ложь, какие бы изощренные методы пропаганды при этом не использовались. Это было хорошо известно испанским инквизиторам, поэтому они ревностно следили за тем, чтобы в колонии не поступала образовательная литература и даже не возникало само печатное дело. Т. е. самой пропаганды недостаточно, необходима определенная кондиция невежества в обществе. Капиталисты и рады были бы просто сжигать «вредную» литературу, как испанские инквизиторы или пожарная команда из романа «451 градус по Фаренгейту», чтобы держать наемных рабов под своим контролем, но, увы, рост производительности труда требует всё более квалифицированные кадры, а это значит, что капиталисты вынуждены давать своим будущим работникам какое-то образование. Поэтому была разработана т. н. «болонская система образования», цель которой — штамповать узкоспециализированных болванов, начисто отученных думать. Поднимая вопрос о причинах устойчивости лжи в умах пролетариев умственного и физического труда, тов. Подгузов пишет:

«…Сущность лжи вообще адекватна абсурду, но воспринимаемому в качестве истины, поскольку включает в себя обособленные моменты истины. Абсурд потому и становится ложью, что большинство современных избирателей, вкладчиков и дольщиков не могут отличить абсурд от истины. Поэтому, существование лжи всегда обусловлено не столько силой интеллекта творца лжи, сколько интеллектуальной немощью т.е. доверчивостью жертв обмана, цепенеющих перед «научными» фразами политических мошенников, подобно тому как простодушные мещане из известного фильма «За двумя зайцами» цепенели от речей «вчённого» пана Голохвастова».

А ведь и правда, писанина теоретиков «тоталитаризма» во многом схожа с «рассуждениями» пана Голохвастова, только ее пустопорожность обильно припудрена академической фразеологией, с которой безграмотный киевский цирюльник знаком не был!

Итак, если рассматривать концепцию тоталитаризма в наиболее обобщенном виде, то мы обнаружим, что данная концепция держится на двух столпах: первое — осуждение революционного насилия, второе — искажение сути политической власти, попытка выдать диктатуру пролетариата за диктатуру партии или вождя. Давайте же подробно рассмотрим каждый из этих двух «столпов».

I. Революционное насилие

В качестве иллюстрации либерального осуждения революционного насилия мы возьмем книгу основоположника концепции тоталитаризма госпожи Ханны Арендт под названием «Истоки тоталитаризма», выпущенную в 1951 году. Замечу, что капиталисты очень быстро оценили антисоветский потенциал сего «творения»: ЦРУ активнейшим образом распространяло эту книгу, щедро оплачивая ее перевод на как можно большее количество языков.

Общая суть данной книги заключается в том, что авторша пытается на основе насилия объединить фашистскую Германию и Советский Союз как две разновидности одного явления, так называемого «тоталитаризма».

В начале книги много внимания уделяется рассуждениям на тему классов, правда, Арендт, как истинный либерал, трактует классы сугубо в политико-психологическом аспекте: классы — это, якобы, группы людей, объединенные для защиты своих корпоративных интересов в стенах парламента. Иными словами, допустим, буржуазию делает классом не владение средствами производства, а политическая активность, стремление «делать политику под себя». Арендт так и пишет:

«Повышение значения класса в обществе всегда сопровождалось воспитанием и подготовкой известного числа его членов к политике как профессии, к платной (или, если они могли позволить с это, бесплатной) службе правительству и представительству класса в парламенте».

И в другом месте:

«Крушение классовой системы автоматически означало крах партийной системы, главным образом потому, что эти партии, организованные для защиты определенных интересов, не могли больше представлять классовые интересы».

Как мы видим, обман закладывается уже с самого начала, когда классовое разъединение общества отождествляется с парламентской системой. Естественно в этих обстоятельствах вся классовая борьба сводится к борьбе различных партий, а государство изображается как внеклассовое явление.

Используя марксистскую, т. е. научную классовую теорию, мы понимаем, что причины политических явлений следует искать не в головах людей (ибо любые идеи, в какие бы одухотворенные и мистические одежды они не рядились, есть лишь отражение социального бытия), а в их экономическом положении. Поставив во главу угла производство, а не обмен, как это делают вульгарные экономисты, мы придем к тому заключению, что производство существует и действует при определенных общественных отношениях.

«…Маркс положил конец воззрению на общество, как на механический агрегат индивидов, допускающий всякие изменения по воле начальства (или, всё равно, по воле общества и правительства), возникающий и изменяющийся случайно, и впервые поставил социологию на научную почву, установив понятие общественно-экономической формации, как совокупности данных производственных отношений, установив, что развитие таких формаций есть естественно-исторический процесс»↓.

Рассматривая сущность социальных явлений через призму определенных производственных отношений мы быстро сможем увидеть, что общество расколото на две основные группы — владельцев средств производства (будь то рабовладельцы, аристократы, духовники, буржуа) и людей, лишенных доступа к средствам производства и, следовательно, попадающих в прямую зависимость от первых. Также вполне очевидным становится, что интересы каждой социальной группы (класса) определяются ее местом в системе производства, а этот интерес, соответственно, преобразуется в определенное политическое требование, а дальше — в определенную идею, внушаемую обществу. Допустим, очевидным классовым интересом пролетариата является сокращение рабочего дня, в то время как интерес буржуа — чтобы рабочий день оставался длинным. И буржуазия устами своих лакеев — журналистов и профессоров — начинает внушать обществу, что если сократить рабочий день, то рабочие разленятся, производительность резко упадет, начнут закрываться предприятия, вслед за этим пойдет массовое обнищание и вся национальная экономика развалится. Кстати говоря, этот пример отнюдь не выдумка: в XIX—XX вв. буржуазные экономисты на полном серьезе предрекали крах экономики в случае снижения рабочего дня с 12-14 часов до 8, и впервые это сокращение было осуществлено в советской России.

Но вернемся к Арендт и ее книжке. Условием возникновения т. н. «тоталитарного движения» Арендт объявляет наличие бесклассового общества, или, выражаясь ее языком, «бесструктурного массового общества», ибо:

«тоталитарные движения нацелены на массы и преуспели в организации масс, а не классов», потому как: «массы соединяет отнюдь не сознание общих интересов, и у них нет той отчетливой классовой структурированности, которая выражается в определенных, ограниченных и достижимых целях».

Она утверждает, что будто бы после Первой мировой войны в Германии и России произошло крушение классового общества. Даже если принять во внимание извращенную трактовку классов, всё равно невозможно говорить ни о какой «бесструктурности массового общества»: в Германии и класс капиталистов (который, собственно говоря, и привел к власти Гитлера, чего сама г-жа Арендт не скрывает) и рабочий класс вели активнейшую политическую борьбу; чего говорить про Россию, где политическая зрелость рабочих достигла такого уровня, что ими были организованы Советы (так накануне Октябрьской революции в стране действовало 1 429 Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, 33 Совета солдатских депутатов, 455 Советов крестьянских депутатов↓). Советы регулировали все аспекты городской жизни, и порой им подчинялись охотнее, чем органам Временного правительства. Т. е. и в Германии и в России наблюдалась ожесточенная классовая борьба, но Арендт ее полностью игнорирует. Кроме всего прочего, эта мадам умудряется постоянно противоречить самой себе. Вот, например, она утверждает: «Тоталитарные движения – это массовые организации атомизированных, изолированных индивидов», это есть, как говорили латиняне, contradictio in adjecto, т. е. противоречие в определении: если изолированные индивиды сливаются в массовую организацию, то они уже перестают быть изолированными! Впрочем, либеральным особам свойственно путаться в собственных мыслях.

Вся суть тоталитаризма у Арендт сводится, по сути, к насилию, к уничтожению как можно большего количества людей, вплоть до того, что «только там, где огромные массы населения избыточны или позволяют избежать гибельных результатов депопуляции, вообще возможно тоталитарное правление». Арендт заявляет:

«Есть перманентный, систематически осуществляемый массовый террор, под страхом которого живет население всей страны, — значит, есть тоталитаризм. Нет этого „тоталитарного комплекса“ — нет и самого тоталитаризма».

Примечательно то, что Арендт специально подчеркивает, что репрессии осуществляются против заведомо невинных людей, этим она отличает тоталитаризм от деспотизма: деспот уничтожает тех, кто угрожает его власти, а тоталитаристы уничтожают вообще всех, без всякого разбора:

«они [Хрущев и его сподвижники; речь идет о XX съезде КПСС – Р. О.] преуменьшали неслыханно преступный характер сталинского режима, который, в конце концов, заключался не столько в оклеветании и убийстве нескольких сот или тысяч крупных политических деятелей и деятелей искусства, которых можно посмертно „реабилитировать“, сколько в уничтожении в буквальном смысле бессчетных миллионов людей, которых никто, даже Сталин, не мог заподозрить в „контрреволюционной“ деятельности».

В одной из сносок г-жа Арендт уточняет число «невинно убиенных»:

«К жертвам первого пятилетнего плана (1928-1933), число которых составляет, по разным оценкам, от 9 до 12 миллионов, следует добавить жертвы Большой Чистки – до 3 миллионов казненных, а также от 5 до 9 миллионов арестованных и высланных».

Кто такие жертвы пятилетнего плана — одному черту известно, но надо признать, что общее число жертв в 24 млн довольно скромное, это вам не 40 и не 80 млн, которые «насчитали» диссиденты Р.Медведев и Антонов-Овсеенко! В то время не умели еще «правильно» вести подсчет жертв: не учитывали число «не родившихся». Впрочем, Арендт явно не устраивают 24 миллиона — несерьезно это как-то, не впечатляюще, — поэтому она делает уточнение:

«Однако все эти оценки, по-видимому, не дотягивают до действительных цифр. Они не учитывают жертв массовых казней, о которых ничего не было известно до тех пор, пока немецкие оккупационные силы не обнаружили массовое захоронение в городе Виннице, содержащее тела тысяч казненных в 1937 и 1938 гг.».

Ну сообщения немецкой оккупационной власти это, конечно, благонадежный источник! Вообще Арендт заняла интересную позицию: достоверными источниками о Советской России, по ее собственному признанию, она не обладает, а раз так, значит можно использовать сплетни, побасенки, слухи и прочую сомнительную информацию «по меньшей мере производящую впечатление правдоподобности». В ответ на естественно возникающий протест против такого рода «метода», г-жа Арендт заявляет:

«Некоторые историки, видимо, полагают, что противоположный метод, а именно: использовать исключительно любой доступный материал, поставляемый русским правительством, более надежен, но это не тот случай. Как раз в официальном материале обычно нет ничего, кроме пропаганды».

Интересно, а про метод сравнительного анализа она ничего не слышала?

Что же, пришло время вплотную подойти к теме насилия. Капитализм есть мир постоянного, непрерывного, грубого и жесточайшего насилия. Капитализм не мыслим без насилия: без полиции, жандармерии, национальной гвардии, спецназа, армии, охранных агентств — без множества вооруженных и специально обученных людей. Если же вдруг все эти вооруженные люди исчезнут, то моментально начнется стихийное экономическое выравнивание, что мы можем наблюдать в европейских странах: когда полиция всего на несколько часов утрачивает контроль над каким-то из районов, люди начинают разносить магазины, вынося из них товары, и сжигать автомобили, которые не в силах экспроприировать.

«Понятно, что для успеха такого дела, как систематическое подавление меньшинством эксплуататоров большинства эксплуатируемых, нужно крайнее свирепство, зверство подавления, нужны моря крови, через которые человечество и идет свой путь в состоянии рабства, крепостничества, наемничества» — писал Ленин.

Да, пусть сейчас пока что, во всяком случае в развитых странах, и нет расстрелов народных масс, тем не менее любые общественные волнения, даже те, которые не представляют опасности для правящего класса, подавляются крайне жестко, без каких-либо попыток разрешить ситуацию мирным путем. Например в США, когда где-то начинаются волнения, пусть даже в мелком городишке, туда мгновенно вводится национальная гвардия с тяжелым вооружением и бронетехникой, и лично у меня нет сомнений в том, что гвардейцы по первому же приказу, без колебаний, пустят оружие в ход. Использование т. н. «спецсредств» — дубинок, слезоточивого газа, резиновых пуль, водометов — при разгоне демонстраций и митингов во всех демократических странах давным-давно является нормой. Это только на первый взгляд может показаться, будто бы применение, допустим, слезоточивого газа является гуманным средством при разгоне демонстрации. На самом деле этот газ причиняет человеку большое страдание и приносит вред здоровью, а иногда и тяжкий вред; не говоря о том, что в ослепленной толпе начинается давка, которая также приводит к травмам и увечьям. Интересное дело, использование химического оружия против солдат противника считается преступлением, а вот использование химоружия, пусть и не смертельного действия, против собственных граждан — нет! А резиновые дубинки! Даже легкий удар этой «палкой» является крайне болезненным, а ведь полицейские орудуют ими во всю силу, не разбирая особо кто попадается под руку: женщины, пенсионеры или подростки.

Любое капиталистическое государство мерами уголовных репрессий поддерживает буржуазный порядок в обществе. Система насилия построена таким образом, чтобы максимально болезненно карать самые низшие слои населения с целью вселить пролетариату страх перед уголовно-правовым механизмом государства. Если «обычный человек» попал в «жернова системы», то его жизнь гарантированно будет искалечена. Причём не важно, виноват ли он вообще, совершил ли преступление по необходимости выжить, прокормить семью или является действительным врагом общества. Высшая цель уголовных репрессий буржуазного государства — это поддержание порядка страхом. И не просто порядка, а господства священного права собственности. С этой целью все крупные государства подвергают перманентной уголовной репрессии от 1% до 3% своего населения. И либералами это считается в порядке вещей. Как будто в этом нет никакой политической подоплёки или политического смысла.

Кроме того, если под суд попадает представитель правящего класса, он всегда может рассчитывать на снисхождение суда, вне зависимости от тяжести совершённых преступлений, в то время как «маленький» человек всегда отгребает от буржуазного правосудия по полной программе.

Кроме государственного насилия, при капитализме ведется невидимая гражданская война всех против всех, известная под названием «здоровая рыночная конкуренция», которая частенько приводит к убийствам, в том числе и к массовым. Озлобленный одиночеством индивидуализма и шизофреничностью капиталистических порядков, человек хватается за оружие и чинит расправу над своими обидчиками, конкурентами, или просто вымещает гнев на случайных людях. Массовые расстрелы в школах, университетах, офисах и на улицах давно уже стали обыденностью для стран Запада.

Таким образом, мир капитала есть мир насилия. При низшей фазе коммунизма организованное насилие сохраняется, однако оно несет уже совсем иной характер:

«Далее, при переходе от капитализма к коммунизму подавление еще необходимо — указывает Ленин, — но уже подавление меньшинства эксплуататоров большинством эксплуатируемых. Особый аппарат, особая машина для подавления, государство еще необходимо, но это уже переходное государство, это уже не государство в собственном смысле, ибо подавление меньшинства эксплуататоров большинством вчерашних наемных рабов дело настолько, сравнительно, легкое, простое и естественное, что оно будет стоить гораздо меньше крови, чем подавление восстаний рабов, крепостных, наемных рабочих, что оно обойдется человечеству гораздо дешевле. И оно совместимо с распространением демократии на такое подавляющее большинство населения, что надобность в особой машине для подавления начинает исчезать».

И далее:

«Наконец, только коммунизм создает полную ненадобность государства, ибо некого подавлять, — „некого“ в смысле класса, в смысле систематической борьбы с определенной частью населения. Мы не утописты и нисколько не отрицаем возможности и неизбежности эксцессов отдельных лиц, а равно необходимости подавлять такие эксцессы. Но, во-первых, для этого не нужна особая машина, особый аппарат подавления, это будет делать сам вооруженный народ с такой же простотой и легкостью, с которой любая толпа цивилизованных людей даже в современном обществе разнимает дерущихся или не допускает насилия над женщиной. А, во-вторых, мы знаем, что коренная социальная причина эксцессов, состоящих в нарушении правил общежития, есть эксплуатация масс, нужда и нищета их».

Революционное насилие неизбежно и справедливо, ибо оно направлено против сопротивляющейся кучки эксплуататоров, которые жаждут вернуть свои привилегии, вернуть «право» паразитировать на чужом труде и ради этого готовы пойти на любые преступления. Давайте обратимся к историческому примеру. Октябрьская революция произошла достаточно легко и относительно малой кровью, это обстоятельство внушило многим несознательным товарищам, будто бы в революционном насилии нет никакой надобности, что возможно исключительно мирным путем осуществлять социалистические преобразования. Так, например, в январе 1918 г. в Петроградском революционном трибунале было рассмотрено дело одного из лидеров черносотенцев, бывшего депутата Государственной думы Пуришкевича и членов созданной им контрреволюционной организации. Трибунал ограничился тем, что приговорил Пуришкевича к принудительным работам на четыре года условно (!), остальные члены контрреволюционной организации были приговорены к еще более мягким мерам наказания. Объявленных врагами народа царских чиновников-саботажников наказывали всеобщим бойкотом, а кадетскую партию брали под общественное наблюдение. Эксплуататорские классы ответили на это убийствами видных большевиков, вооруженными мятежами и террором. После ярославского мятежа «Правда» писала:

«Когда мы победили в октябрьские дни восставших белогвардейцев, мы великодушно отпускали тысячи юнкеров и офицеров на все четыре стороны, как только стихала острота непосредственных боевых столкновений. Мы судили Пуришкевича и его соучастников по офицерско–юнкерским мятежам, и Пуришкевич остался цел и невредим. Он даже на свободе сейчас… Краснов, тоже помилованный великодушными победителями, платит сейчас свинцом… Никакой пощады белогвардейцам! Помните, что сказал V Всероссийский съезд советов: «Массовым террором против буржуазии должна ответить советская Россия на все преступления врагов народа».

Впрочем, грозные призывы оставались, в большинстве своем, лишь на бумаге. Дело дошло до того, что Ленин в июне 1918 г. с возмущением телеграфировал:

«Мы компрометируем себя: грозим даже в резолюциях Совдепа массовым террором, а когда до дела, тормозим революционную инициативу масс, вполне правильную. Это невозможно! Террористы будут считать нас тряпками…»↓.

Хочется сказать, что трудно себе представить, чтобы буржуазное государство постеснялось применить оружие против террористов и устроить массовые аресты всех, кто предположительно может быть связан с ними, с последующим сворачиванием гражданских свобод. На примере некоторых стран мы знаем, что террористы уничтожаются тяжелой артиллерией, причем вместе с городами. Лишь после дерзкого покушения на Ленина в августе 18-го и убийства председателя Петроградского ЧК Урицкого было, наконец, принято постановление СНК «О красном терроре» и образовано ВЧК во главе с Дзержинским, которое смогло дать силам контрреволюции достойный ответ. Весь этот псевдогуманизм слишком дорого обошелся рабочему классу, если бы сразу после революции был проведен молниеносный красный террор против врагов революции, известных, между прочим, поименно, удалось бы сохранить множество жизней и избежать столь масштабной разрухи.

Теперь что касается т. н. «сталинских» репрессий. Либеральные инсинуации на тему того, что Сталин специально инициировал необоснованные репрессии с целью утверждения своей власти, есть грубое очернительство. Реальные причины применения репрессий были в обострении классовой борьбы. Сталин пояснял:

«Во-первых, вредительская и диверсионно-шпионская работа агентов иностранных государств, в числе которых довольно активную роль играли троцкисты, задела в той или иной степени все или почти все наши организации, как хозяйственные, так и административные и партийные.

Во-вторых, агенты иностранных государств, в том числе троцкисты, проникли не только в низовые организации, но и на некоторые ответственные посты.

В-третьих, некоторые наши руководящие товарищи, как в центре, так и на местах, не только не сумели разглядеть настоящее лицо этих вредителей, диверсантов, шпионов и убийц, но оказались до того беспечными, благодушными и наивными, что нередко сами содействовали продвижению агентов иностранных государств на те или иные ответственные посты. Таковы три бесспорных факта, естественно вытекающие из докладов и прений по ним»↓.

Как же так могло получиться, спрашивает Сталин, что руководящие товарищи, имеющие богатый опыт борьбы с антипартийными и антисоветскими течениями, оказались в данном случае столь наивными и слепыми, что не сумели разглядеть настоящее лицо врагов народа? Будучи увлеченными хозяйственными делами, будучи опьяненными успехами советской власти и победами социалистических строек, они забыли, что

«советская власть победила только на одной шестой части света, что пять шестых света составляют владения капиталистических государств. Они забыли, что Советский Союз находится в обстановке капиталистического окружения. У нас принято болтать о капиталистическом окружении, но не хотят вдуматься, что это за штука — капиталистическое окружение. Капиталистическое окружение — это не пустая фраза, это очень реальное и неприятное явление. Капиталистическое окружение — это значит, что имеется одна страна, Советский Союз, которая установила у себя социалистические порядки, и имеется, кроме того, много стран – буржуазных стран, которые продолжают вести капиталистический образ жизни и которые окружают Советский Союз, выжидая случая для того, чтобы напасть на него, разбить его или, во всяком случае, подорвать его мощь и ослабить его».

Сталин резонно вопрошает:

«Спрашивается, почему буржуазные государства должны относиться к советскому социалистическому государству более мягко и более добрососедски, чем к однотипным буржуазным государствам? Почему они должны засылать в тылы Советского Союза меньше шпионов, вредителей, диверсантов и убийц, чем засылают их в тылы родственных им буржуазных государств? Откуда вы это взяли? Не вернее ли будет, с точки зрения марксизма, предположить, что в тылы Советского Союза буржуазные государства должны засылать вдвое и втрое больше вредителей, шпионов, диверсантов и убийц, чем в тылы любого буржуазного государства? Не ясно ли, что пока существует капиталистическое окружение, будут существовать у нас вредители, шпионы, диверсанты и убийцы, засылаемые в наши тылы агентами иностранных государств?».

На том же заседании Сталин делает крайне важный теоретический вывод, который впоследствии был осмеян и выброшен хрущевским ревизионизмом:

«Необходимо разбить и отбросить прочь гнилую теорию о том, что с каждым нашим продвижением вперед классовая борьба у нас должна будто бы все более и более затухать, что по мере наших успехов классовый враг становится будто бы все более и более ручным. Это — не только гнилая теория, но и опасная теория, ибо она усыпляет наших людей, заводит их в капкан, а классовому врагу дает возможность оправиться для борьбы с советской властью. Наоборот, чем больше будем продвигаться вперед [здесь и далее выделено мною – Р. О.], чем больше будем иметь успехов, тем больше будут озлобляться остатки разбитых эксплуататорских классов, тем скорее будут они идти на более острые формы борьбы, тем больше они будут пакостить советскому государству, тем больше они будут хвататься за самые отчаянные средства борьбы как последние средства обреченных. Надо иметь в виду, что остатки разбитых классов в СССР не одиноки. Они имеют прямую поддержку со стороны наших врагов за пределами СССР. Ошибочно было бы думать, что сфера классовой борьбы ограничена пределами СССР. Если один конец классовой борьбы имеет свое действие в рамках СССР, то другой ее конец протягивается в пределы окружающих нас буржуазных государств. Об этом не могут не знать остатки разбитых классов. И именно потому, что они об этом знают, они будут и впредь продолжать свои отчаянные вылазки. Так учит нас история. Так учит нас ленинизм. Необходимо помнить все это и быть начеку».

Хрущев и его шайка, отбросив этот важнейший урок ленинизма, объявили о том, что якобы эксплуататорские классы повержены и наступила безоговорочная победа социализма в СССР, тем самым отвергнув диктатуру пролетариата и, следовательно, политически разоружившись перед мировой буржуазией. Стоит ли в этом случае удивляться, что на высшие руководящие посты проникли такие откровенные враги, как Андропов, Яковлев, Гайдар, Горбачев, Ельцин и многие иные. Примечательно и то, что по мере роста рыночных отношений в обществе возрастал и уровень насилия. Если еще в 60-е годы бандитов видели разве что в кинолентах про жизнь на Западе, то уже в 80-е годы стали возникать одна за другой молодежные банды, жестокие и дерзкие; вместе с этим милиционеры постепенно учились брать взятки и применять к задержанным сперва психологические, а затем уже и традиционные пытки — словом, превращались в буржуазную полицию.

Либералы до сих пор делают вид, будто бы масштаб т. н. «сталинских репрессий» — это тайна за семью печатями, однако же архивы давно открыты, и любой может лично удостовериться, что никаких «бессчетных миллионов» расстрелянных и замученных нет. Наиболее вменяемые либералы, говоря о «невинных жертвах», делают уточнение, что речь идет об осужденных «за политику», т. е. по статье 58 «контрреволюционное выступление». Следует принять к сведению, что статья 58 включала в себя такие преступления, как: измена Родине, шпионаж, диверсионно-террористическая деятельность, саботаж производства. Отдельно стоит выделить «антисоветскую пропаганду»:

«58-10. Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений (ст. ст. 58–2 – 58–9 настоящего Кодекса), а равно распространение, или изготовление, или хранение литературы того же содержания влекут за собой – лишение свободы на срок не ниже шести месяцев. Те же действия при массовых волнениях или с использованием религиозных или национальных предрассудков масс, или в военной обстановке, или в местностях, объявленных на военном положении, влекут за собой – меры социальной защиты, указанные в ст. 58–2 настоящего кодекса».

Как мы видим, речь идет о призыве к свержению строя; про то, к чему приводит спекуляция на религиозных и национальных предрассудках, думаю, говорить излишне. Таким образом, судить человека «за анекдот» – грубое нарушение социалистической законности. Любопытно то, что едва ли кто из либеральной братии считает супругов Розенберг, казненных на электрическом стуле за передачу СССР чертежей атомного орудия, политическими жертвами, но зато льют свои крокодиловы слезы по маршалу Тухачевсткому, который передавал планы Генштаба германской стороне, объявляя его невинной жертвой режима!

Однако, во время репрессий действительно пострадала часть честных партийцев и советских людей. В большинстве своем это были не перегибы, это было преднамеренное уничтожение честных граждан, которое осуществлял враг народа Ежов и старые кадры Ягоды. Он и его подельники преследовали конкретную цель — своими бесчинствами посеять ненависть к Совесткой власти и Сталину среди трудящихся масс. Тем самым они готовили почву для вооруженного свержения большевиков. Тов. Подгузов метко подметил:

«Зачем чинам КГБ, если бы они были искренними коммунистами, нужно было уговаривать других честных советских людей признать себя врагами коммунизма и только после этого делать их жизнь в лагере сносной? Честные размышления над этим вопросом привели бы к честным, но не «прозападным» выводам. А правильный вывод возможен. Ещё Керенский признавал в своих мемуарах, что его ошибочная политика в отношении царской жандармерии привела к тому, что многие жандармские следователи и сыщики переметнулись к красным, хотя в душе остались их врагами. Поэтому, после падения Керенского, они, проникнув в ЧК, повели тонкую и эффективную борьбу против перспективных молодых большевистских кадров. Ничем иным невозможно объяснить, почему такое большое количество людей, которых сами диссиденты называли честными коммунистами, попали в тюрьмы и лагеря и почему следователи, говорящие на французском языке, выбивали из них признания в антикоммунизме».

Конечно, у читателя может возникнуть вопрос: как же так могло получиться, что карательные органы диктатуры пролетариата оказались в руках врагов народа? Всё дело в том, что классовая борьба идет не только в обществе, но и в недрах партийных и государственных органов. Меньшевики-троцкисты, будучи представителями буржуазно-кулацких классов, всегда вели с большевиками, выразителями интересов рабочего класса, ожесточенную борьбу: во время Гражданской войны они сражались против большевиков и рабочих с оружием в руках; после войны они пытались перехватить власть в Партии и Советах, используя рычаги демократического централизма, но это им не удалось, и тогда они перешли к террористической борьбе.

Таким образом, мы подводим итог: 1) революционное насилие необходимо и справедливо; 2) революционное насилие будет осуществляться до тех пор, пока существуют эксплуататорские классы; 3) классы будут существовать до тех пор пока, во-первых, существует капиталистическое окружение, а во-вторых, пока внутри самого общества существуют товарно-денежные отношения, неизменно порождающие жуликов, спекулянтов, воров, грабителей — словом, потенциальных Березовских и Ходорковских.

Пускай либералы стонут о репрессиях, пусть льют слезы над могилами контрреволюционеров, однако нет сомнений в том, что когда в их странах беднота выйдет на свет из своих гетто — «черных» кварталов, депрессивных городов и начнет борьбу за свои права, либеральные «гуманисты» ответят им массовыми репрессиями, теми самыми, которые они сейчас фарисейски осуждают! Я думаю, здесь будет уместным вспомнить такие слова Ленина:

«Английские буржуа забыли свой 1649, французы свой 1793 год. Террор был справедлив и законен, когда он применялся буржуазией в ее пользу против феодалов. Террор стал чудовищен и преступен, когда его дерзнули применять рабочие и беднейшие крестьяне против буржуазии!».

II. Сущность власти

Как было сказано вначале, мировая олигархия позаботилась о том, чтобы книжонка Арендт «Истоки тоталитаризма» получила самое широкое распространение, однако это идеологическое орудие очень быстро пришло в негодность. После смерти Сталина и перехвата партийных рычагов шайкой Хрущева «массовый террор» в СССР больше не обнаруживался, и Арендт была вынуждена признать, что «Советский Союз уже нельзя считать тоталитарным государством в строгом смысле этого термина». Впрочем, она предостерегала, что СССР «может в любой момент впасть в тоталитаризм без особых потрясений», но едва ли это могло кого-то убедить: в стране полным ходом шли хрущевские «разоблачения», с трибун и газет шла трескотня о т. н. «общечеловеческих ценностях», стремительно зарождалось диссидентское движение. В этой обстановке империалистам требовалось в пожарном порядке обновлять антисоветскую концепцию. Отливать новый идеологический снаряд для буржуазии взялись К.Фридрих и З.Бжезинский. В 1956 году они отправили в печать свой совместный труд: «Тоталитарная диктатура и автократия».

По сути дела, Фридрих и Бжезинский переиначили арендтовский тоталитаризм. Если раньше концепция тоталитаризма сводилась к приравниванию фашизма к коммунизму, путем отождествления репрессий, которые проводились в гитлеровской Германии и СССР, естественно, с полным игнорированием формы и содержания этих репрессий, то теперь репрессии отходят на третьестепенный план, а определение тоталитаризма значительно расширяется. Так, например, Фридрих и Бжезинский обращают внимание на экономический аспект. Они выделяют плановую экономику как одну из черт тоталитаризма, правда, теперь возникает проблема с определением фашизма как тоталитарного режима (ведь фашизм сохраняет право частной собственности и, следовательно, рыночную экономику), но их это и не волнует, ведь их задачей является объединить хрущевский СССР, маоистский Китай и всю Восточную Европу под вывеской тоталитаризма.

Но основной момент заключается в том, что в качестве определения тоталитаризма выдвинулась однопартийная система. Однопартийная система у антисоветчиков трактуется в двух вариантах: первый — это диктатура партии, «класса бюрократов» над пролетариатом, над обществом; второй – это диктатура одного человека — лидера партии — над обществом. Варианты эти не являются взаимоисключающими, т. к. оба провозглашают, что диктатуры пролетариата в СССР якобы не было.

Левых дурачков, радостно подхватывающих либеральные тезисы о «советской диктатуре», совершенно не беспокоит то обстоятельство, что у классиков спокойно сосуществуют вместе два понятия: пролетарская демократия и диктатура пролетариата. Большая ложь либерализма заключается в противопоставлении демократии и диктатуры, ибо всякая власть, в том числе и демократическая, есть диктатура, т. е. железная власть того или иного класса. Вторая большая ложь либерализма заключается в отождествлении власти и управления. Давайте же разберемся подробнее, что такое власть.

В период первобытного коммунизма власти не было. Как указывал Энгельс в «Анти-Дюринге», «власть» вождя и старейшин основывалось не на дубине, не на насилии, а на глубоком уважении соплеменников. Вождь, будучи самым сильным и смелым членом общины, и совет старейшин, как наиболее старых, а значит умудренных жизненным опытом людей, осуществляли управление общиной, но не властвовали над ней. А вот когда образовалась частная собственность на стада и на землю, когда община расслоилась на имущих и неимущих, вот тогда и возникла потребность в насильственном удержании сложившегося порядка вещей — во власти. Для удержания неимущих масс от экспроприации грабителей-собственников было создано государство — аппарат для осуществления насилия. Государство не есть источник власти, как кажется обывателям, государство есть лишь орудие власти. Источником же власти является собственность, именно поэтому, когда марксист говорит о власти, он имеет в виду экономическую власть, ибо экономическая власть рождает политическую столь же неизбежно, как удар двух кусочков кремния друг о друга с известной силой рождает искру.

Обывательскому сознанию постоянно кажется, что возможна внеклассовая единоличная власть, такая власть, которая осуществляется в интересах лишь одного человека — деспота. Однако подобная внеклассовая власть есть иллюзия. Иллюзия эта рождается из-за обывательского представления о том, что власть, якобы, позволяет меньшинству возвыситься над большинством, в то время, как реальный порядок вещей обратный — для существования власти необходимо, чтобы было меньшинство, живущее за счет трудового большинства; иначе говоря, власть есть инструмент для удержания такого положения в обществе, когда меньшинство может паразитировать на труде большинства. Любой деспот, если он хочет подольше удержаться на троне, вынужден считаться с интересами правящего класса, если же деспот забывает об этом, то, как показывает нам история, такого деспота достаточно быстро убивают, причем собственные же телохранители. С другой стороны, деспот может искренне считать, что он действует сугубо в личных интересах, но при этом быть объективно выразителем интересов правящего класса, учитывая, что сам деспот чаще всего является представителем правящего класса.

Теперь, что касается советского государства. Как указывал Ленин, советское государство уже не вполне государство, оно суть отмирающее государство. Многие оппортунисты исказили это марксистское положение: будто бы государство должно начать немедленно отмирать, поэтому, когда при Сталине стало происходить усиление государства, его обвинили в измене марксизму. Подобное обвинение — несусветная чушь.

«Только в коммунистическом обществе, когда сопротивление капиталистов уже окончательно сломлено, когда капиталисты исчезли, когда нет классов (т. е. нет различия между членами общества по их отношению к общественным средствам производства), — только тогда «исчезает государство и можно говорить о свободе» — объясняет Ленин.

Иначе говоря, отмирание государства возможно лишь экономически, путем сокращения рыночных отношений, когда у потенциальных жуликов и спекулянтов нет никакой возможности реализовать свои паразитические наклонности. Естественно, что по мере усиления сопротивления свергнутых классов пролетарское «государство» будет усиливаться, но усиление это означает совершенствование методов подавления эксплуататоров, т. е. меньшинства населения, а раз так, значит говорить о возрождении государства без кавычек в этой связи просто нелепо. Реальное возрождение государства началось вместе с возрастанием рыночных отношений, когда возникла советская буржуазия, т. н. «цеховики». Строго говоря и советская власть уже не вполне власть. Ведь ее целью не является удержание на веки вечные господства рабочего класса, напротив, ее цель – ликвидация всех классов.

Перейдем теперь к вопросу о партии, вождях и массах. Противопоставление партии или вождей массам — старейший из либеральных и оппорутнистических трюков. На деле же подобные умозрения не выдерживают критики. Массы делятся на классы, в чем мы смогли уже убедиться, классами же во всех странах, более-менее цивилизованных, руководят политические партии, сами же партии ни с неба падают, разумеется, они выходят из недр того или иного политически зрелого класса. Думаю, это достаточно понятно. Но а что же по поводу вождей? В работе «Что делать?» Ленин отвечает нам так:

«Возьмите немцев. Надеюсь, вы не станете отрицать, что у них организация охватывает толпу, все идет от толпы, рабочее движение научилось ходить своими ногами? А между тем как умеет эта миллионная толпа ценить „десяток“ своих испытанных политических вождей, как крепко держится она за них! В парламенте бывало не раз, что депутаты враждебных партий дразнили социалистов: „хороши демократы! на словах только у вас движение рабочего класса, — а на деле выступает все та же компания вожаков. Все тот же Бебель, все тот же Либкнехт из года в год, из десятилетия в десятилетие. Да ваши якобы-выборные делегаты от рабочих более несменяемы, чем назначаемые императором чиновники!“ Но немцы встречали только презрительной усмешкой эти демагогические попытки противопоставить „вожакам“ „толпу“, разжечь в последней дурные и тщеславные инстинкты, отнять у движения его прочность и его устойчивость посредством подрыва доверия массы к „десятку умников“. У немцев достаточно уже развита политическая мысль, достаточно накоплено политического опыта, чтобы понимать, что без „десятка“ талантливых (а таланты не рождаются сотнями), испытанных, профессионально подготовленных и долгой школой обученных вождей, превосходно спевшихся друг с другом, невозможна в современном обществе стойкая борьба ни одного класса. Немцы видывали и в своей среде демагогов, которые льстили „сотням дураков“, превознося их над „десятками умников“, льстили „мускулистому кулаку“ массы, возбуждая ее (подобно Мосту или Гассельману) на необдуманно „революционные“ действия и поселяя недоверие к выдержанным и стойким».

Вождь, а точнее говоря кандидат в вожди, своим словом и делом доказывает свое право вести за собою массы; когда практика доказывает, что решения личности ведут от одной победы к другой, массы признают такую личность своим вождем и идут следом за ним. В этом заключается отличие вождя от начальства. Конечно, теоретически начальник может быть вождем для своих подчиненных, но всё-таки начальнику, обыкновенно, подчиняются не из-за того, что чувствуют верность его решений, а из-за палочного страха. Так возможно ли, чтобы вождь палочным методом принуждал партию подчиняться ему? Нет, ведь партия, ее центр, — это и есть «два десятка спевшихся умников», т. е. вождь и его соратники! Рядовые же партийцы понимают, что без вождей «невозможна в современном обществе стойкая борьба ни одного класса», поэтому подчиняются им. А возможен ли диктат партии над обществом, может ли партия при помощи страха перед палкой принуждать массы подчиняться? Опять же нет. Чтобы массы, пролетарские массы пошли за партией она обязана доказать свою авангардную роль. Партия большевиков под руководством Ленина, а затем Сталина доказала ее, поэтому-то за партией шли, ей беспрекословно подчинялись, за нее отчаянно боролись на полях Гражданской и Великой Отечественной войны. Когда же случился хрущевский переворот и партия из «десятка спевшихся умников» превратилась в десяток спевшихся дураков и предателей, она утратила свою авангардную роль. Партия объективно действовала в интересах враждебных классов. Как мы уже разобрались, неважно сколько прошло лет с момента обобществления средств производства, разбитые эксплуататорские классы не исчезают, они просто уходят в тень, тихо ожидая своего часа, и в 1956-м году они дождались своего часа, вышли из сумрака и радостно облепили Хрущева, словно осы мякоть арбуза. Почувствовав себя значимой фигурой, Хрущев стал пытаться изображать из себя вождя рабочего класса, да только ничего, кроме хлестких анекдотов в ответ не получил, ибо рабочий класс видел, чего стоит этот «вождь».

Подведем же итог: 1) власть есть стремление эксплуататоров сохранить свое господство; 2) всякая власть есть диктатура определенного класса; 3) Советская власть уже не вполне власть; 4) внеклассовая диктатура одного лица есть антинаучная демагогия, основанная на обывательском понимании власти; 5) диктатура партии над пролетариатом также является чушью, ибо «Партию нельзя рассматривать, как нечто оторванное от окружающих людей. Она живет и подвизается внутри окружающей ее среды»↓. Партия состоит из пролетариата, т. е. большинства населения, она — плоть от плоти пролетариата, а отнюдь не некая бюрократическая машина, отгородившаяся от народа, во всяком случае, если речь идет о партии рабочего класса, а не партии ренегатов. Следовательно, партия не может принуждать большинство, ибо она сама и есть большинство, однако не следует понимать «большинство» чрезмерно механически: «Ведь и Советы представляют собой только 20 миллионов организованных ими людей, но благодаря своей организованности ведут за собой все население»↓. За организованной силой идет, в конечном итоге, и вся оставшаяся, пассивная часть населения.

Заключение

Мы рассмотрели два столпа, на которых держится концепция тоталитаризма. Эта убогая, глубоко антинаучная галиматья смогла пустить столь глубокие корни в сознании пролетарских масс лишь из-за невероятной идеологической немощи компартий. Сегодня левые, особенно на Западе, страшно боятся обвинений в тоталитаризме, ведь тогда же от них отвернутся сытенькие и лощеные мещане, которых те так старательно окучивали, поэтому они, трусливо поджав хвост, неустанно твердят филистерской публике: «мы, мол, против тоталитаризма! Мы за добренький социализм, без насилия и репрессий! Мы за социализм с человеческим лицом!» и т. д. и т. п.

Концепция тоталитаризма изначально представляла из себя приравнивание фашизма к коммунизму, но потом этого стало недостаточно, и «признаки» тоталитаризма стали бесконечно расширяться и уточняться в зависимости от политических зигзагов КПСС, пока, в конце концов, они не расширились до такой степени, что сами либералы вынуждены были признать спекулятивность понятия «тоталитаризм».

Сегодня любой человек или общественная сила, которая выступает против либеральной экономической модели «свободная лиса в свободном курятнике», может получить «страшное» обвинение в тоталитарности. Более того, «черную метку» может получить и тот, кто выступает за научное преобразование общества (даже сама апелляция к науке выглядит подозрительно в глазах либеральной полицейщины). Наиболее циничные либералы (например, Талмон в своих «Истоках тоталитарной демократии») определяют как тоталитарную «саму идею автономной системы, из которой исключены зло и несчастья». Т. е. реакционная буржуазия объявляет «священную» войну уже даже не коммунизму, а простому стремлению к общественной гармонии!

При всём при этом фашизм тихонько выводится из-под острия критики. Нет, конечно, звучат дежурные фразы про лагеря Смерти и ужасы нацизма, но от них веет таким казенным, бюрократическим душком, что едва ли они могут восприниматься всерьез. Если раньше фашизм и коммунизм подавались как тождественные силы, две стороны одной медали, то сейчас, напротив, между ними проводится красная полоса; фашизм всё чаще выделяют отдельным термином — авторитаризм, причем, подчеркивается, что авторитаризм гораздо меньшее зло, чем тоталитаризм (т. е. коммунизм), ибо допускает частную собственность. Империалистические противоречия нарастают, всё тяжелее становится управлять пролетариатом при помощи традиционных, буржуазно-демократических мер, поэтому олигархи понимают, что со временем им вновь понадобится прибегнуть к открытой террористической диктатуре и они постепенно, шаг за шагом, обеляют фашизм. Вот частенько уже можно услышать, что якобы Сталин сам готовил нападение на Европу, и Германия лишь нанесла ему превентивный удар. В Прибалтийских странах и Украине идет откровенная реабилитация фашистских пособников, да и в России пусть стыдливо, но оправдывают власовщину.

Фридрих и Бжезинский в своей книге писали:

«идеология настолько вошла в плоть и кровь граждан СССР, что они стали бессознательно руководствоваться ею в своих мыслях и действиях».

Воистину, тот редчайший случай, когда либералы польстили Советскому Союзу! На самом деле, увы, большинство граждан «усвоили» марксизм лишь на уровне цитат и газетных лозунгов; для них марксизм был именно идеологией (т. е. набором догм и лозунгов), а не наукой. Именно по причине глубочайшей невежественности трудящиеся Союза радостно приветствовали рыночные реформы и, разинув рот, заворожено слушали байки про «командно-административную систему», а затем про тоталитаризм.

Человек, твердо усвоивший на основе диамата суть таких явлений, как «власть», «партия», «массы», «классы», каково соотношение всех этих явлений, как они взаимодействуют и т. д., вмиг раскусит таких шарлатанов, как Арендт, Арон, Бжезинский и прочих, под какой бы витиеватой этикеткой они не подавали свой яд лжи.

Р. Огиенко
28/07/2017

 

---

1. В. Ленин «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов».

2. БСЭ, статья «Советы рабочих депутатов».

3. В. Ленин, ПСС т. 50, письма май-июнь 1918 г.

4. Доклад Сталина на Вечернем заседании 3 марта 1937 г.

5. И. Сталин, ПСС т. 13, «Отчетный доклад XVII съезду партии о работе ЦК ВКП(б)».

6. И. Сталин, ПСС т. 3, «Выступление на экстренной конференции петроградской организации».