Нередко вслед за Горбачевым, Ельциным, Собчаком к числу разрушителей СССР относят Солженицына, Астафьева, Аксенова и некоторых других «мастеров и маргариток» художественного слова, чьи антикоммунистические произведения, интервью и поступки оказали медвежью услугу советскому оппортунизму и западному фашизму в деле преодоления «ужасов ленинизма-сталинизма». Высокопоставленные противники коммунизма хорошо понимали, что традиционное для России уважительное и внимательное отношение к общественно-политическим взглядам писателей, может сыграть злую шутку с КПСС, авторитет которой к моменту перестройки стремительно летел в бездну. Одновременно с этим антикоммунистическая истерия нашла себе художественное воплощение в множественных произведениях, легально опубликованных только в годы «демократизации и гласности», когда со всех сторон на советского гражданина хлынули волны мелкобуржуазного чтива, сбросившего с себя «оковы» тоталитарной цензуры и ограничения там- и самиздата. Более того, ряд писателей, участвовавших в разрушении СССР, делали это как бы заочно, «с того света», поэтому им не удалось насладиться плодами «борьбы за свободу и независимость» в виде эпидемий алкоголизма, наркомании, идиотии, СПИДа, фашизма, расизма, шовинизма, проституции, безграмотности, безнравственности и иных психо-физиологических и духовных недугов, захлестнувших в девяностые Россию и страны ближнего зарубежья.

Большая же часть тех литераторов, кому «посчастливилось» пожить при капитализме, не успокоились, продолжив клеветать на марксизм с монархических, либеральных и фашистских позиций [1], заполняя полки книжных магазинов клеветнической и порнографической беллетристикой. Впоследствии наравне с антикоммунистической пропагандой в литературной среде пышным цветом расцвела пропаганда конкретно-политическая, форма которой определялась тем, какое начальство было ближе тому или иному писателю: симпатии к американскому или европейскому империализму выражались в «антиавторитарных» проповедях новой демократизации, требующих свержения пропутинских правительств путем «цветных революций» [2]; симпатии же к российскому империализму выливались в пропаганду православного патриотизма и абстрактного антизападничества, допускающего фрагментарную и контролируемую ресоветизацию [3].

В этом контексте стоит заметить, что вожди, создавшие и укрепившие Советский Союз, хорошо понимали, сколь велико политическое значение литературы в период ликвидации безграмотности и строительства первой фазы коммунизма, какое влияние литература способна оказывать на умы пока ещё мелкобуржуазно настроенных и мыслящих масс. Поэтому-то, например, компартия во главе со Сталиным занималась постепенной централизацией литературной деятельности, партийным контролем за литературой как одной из важнейших областей коммунистической пропаганды. К сожалению, пришедший после Сталина Хрущев использовал литературу для атаки на Вождя, подготовив сторонников «оттепели» к последующим боям на литературном фронте эпохи «нового мышления». В свою очередь брежневско-сусловский опыт частичной реставрации коммунистической партийности в литературе лишь временно и фрагментарно замедлил развитие десталинизации литературы, не повернув этого процесса вспять. Наступившая перестройка вывела художественную самодеятельность шестидесятников на уровень мировоззренческого «мейнстрима», нанеся тем самым мощнейший удар по советской идеологии «развитого социализма», в очередной раз показав, какую важную политическую роль способна играть литература. Эту простую истину понимают и современные политики, поэтому даже сегодня, когда «фильм, игра и песня» превзошли «книгу» по уровню популярности, крупные писатели не могут пожаловаться на недостаток внимания со стороны правящих классов, какого бы характера это внимание не было [4]. При этом, несмотря на кризис постсоветской литературы [5], у современных марксистов не должны возникать сомнения относительно важности литературы как мировоззренческого компаса в будущем коммунистическом строительстве, что требует известного внимания к литературной проблематике. Однако, прежде чем размышлять о литературе будущего, необходимо изучить теорию и практику литературы прошлого.

Глава 1. Об отношении литературы к действительности

Не тот поэт, кто гладко пишет
И рифмы звонкие плетет.
А тот, чей стих борьбою дышит
И к новым формам мир зовет.
Лишь тот поэт и бард вселенной,
Кто, позабыв давно Парнас,
Движенью жизни современной
Слагает гимны каждый час.
Но ты ль достоин называться
Поэтом, бардом и певцом,
Когда удел твой — преклоняться
Перед заезженным словцом.
И. Логинов

Литература с момента своего появления всегда была инструментом оправдания или критики существующего общественного уклада; писатели всех времен и народов или восхваляли, или порицали окружающую их действительность, не имея возможности жить в обществе и быть от него независимыми. При этом если одни открыто заявляли о своих предпочтениях, то другие провозглашали себя сторонниками идеи «чистого искусства» [6], как бы парящего над общественными противоречиями и скрывающего интересы своих представителей под маской надклассовости и беспартийности. В действительности же оказывалось, что представители второго, формалистическо-беспартийного течения, хотели они того или нет, все равно сражались на стороне одной из воюющих партий. Стоит, правда, заметить, что в истории литературы теоретики и практики «чистого искусства» представлены не так богато, как открытые сторонники рабства, феодализма или капитализма [7]; лишь в XX веке идеологи и лакеи буржуазного рабовладения разглядели весь античеловеческий потенциал формализма, выдвинув его вариации на ведущие позиции в мировой литературе. Подобное изменение политического и культурного «ландшафта» потребовало от марксистов достойного ответа, чем и стала статья Ленина «Партийная организация и партийная литература», о которой ниже и пойдет речь. Однако, прежде чем обращаться к теории коммунистической партийности в литературе, стоит подробнее остановиться на содержательной стороне и истории антикоммунистической партийности в форме идеологии «искусства для искусства».

Философско-эстетические основания «чистого искусства» были сформулированы еще Кантом в его знаменитой книге «Критика способности суждения»: непоследовательность и противоречивость мышления немецкого идеалиста, нашедшие себе место в его гносеологии, не обошли стороной и его эстетическое учение, согласно которому познание прекрасного есть беспристрастное восприятие формы [8]. Но Кант лишь заложил теоретический фундамент формалистической концепции, ставшей впоследствии одним из господствующих направлений в европейском и мировом искусстве. Рост ее влияния в основном был связан с негативной реакцией значительной части интеллигенции на результаты французской буржуазной революции, на те кровавые формы, что приобрела борьба за свободу, равенство и братство в годы якобинской диктатуры и последующей за ней эпохой реставраций-революций [9], принесшей в европейскую реальность новые буржуазные ценности поклонения «золотому тельцу». «Чистое искусство», по их мысли, как бы парило над общественной заразой, создавая фантастические миры, чуждые порокам капитализма; оно представало в качестве способа преодоления, с одной стороны, чрезмерной политизации просветительской литературы, с другой — грязи новой реальности, отражать которую якобы призывали реалисты. Но, подвергнув справедливой критике наступившее царство чистогана и меркантильности, они не сдвинулись с мертвой точки поверхностного антибуржуазного критицизма, оказавшись в ловушке собственных малограмотности и снобизма. Смириться с капитализмом невозможно, предложить коммунистическую альтернативу — тем более, поэтому формализм оказывается не способным подняться выше идеологии «чистого искусства», оставив разработку положительного содержания общества и искусства будущего другим мыслителям. Иными словами, крушение идеалов буржуазной революции, распространение представления о неразрешимости общественных противоречий, отсутствие научно-разработанной альтернативы капитализму — все это приводило литературу к формализму, беспартийности и замыканию в самой себе, к принижению литературы до уровня бессодержательного развлечения, вариации эскапизма. Наиболее предметно идеология «искусства для искусства» была сформулирована французским поэтом Теофилем Готье [10], который утверждал следующее:

«…В искусстве сюжет безразличен и ценность его определяется лишь степенью выраженного идеала и совершенством стиля художника. <…> Искусство для искусства — это творчество, освобожденное от всех стремлений, кроме стремления к совершенству выражения. Современная школа в искусстве ставит своей целью выразить прекрасное при полной бесстрастности и абсолютной незаинтересованности художника, который не стремится добиться успеха благодаря каким-либо тенденциозным намекам, чуждым избранному сюжету. Мы убеждены, что только в этом состоит философское понимание искусства. <…> Произведение искусства не должно быть бумажной оберткой горьковатого морально-философского драже; искать в искусстве иной пользы кроме выражения прекрасного значит высказывать ограниченность ума, неспособного постигнуть дыхание возвышенного и подняться до больших обобщений… <…> Пусть каждый художник всегда избегает ставить искусство на службу философской школе или политической партии, пусть повозки, груженные различными теориями, медленно тащатся по глубоким рытвинам, художник вправе считать, что, создав благозвучную строку, прекрасное лицо, гармоничный торс, в которых выразились поиски вечно прекрасного, он сделал для прогресса человечества не меньше любого практика. <…> Искусство для искусства вовсе не означает форму ради формы, но это значит, что цель искусства — выражение прекрасного, что оно должно быть свободным от всяких посторонних идей, свободным от служения какой-либо доктрине» [11].

Однако в противоположность беспартийной литературе появлялись зачатки коммунистического понимания литературы, нашедшие свое воплощение в трудах русских дореволюционных материалистов XIX века в лице Белинского, Чернышевского, Добролюбова, Писарева, призывавших литературу гневно обличать существующие человеконенавистнические порядки, утверждавших, что писатель, имеющий возможность писать только благодаря каждодневному тяжелейшему труду крестьян и рабочих, не имеет права игнорировать важнейшие проблемы своего времени. Полемизируя с эстетизмом, они пропагандировали народность в литературе, необходимость участия литературы в борьбе народа за освобождение от эксплуатации, выступая против Анненкова, Дружинина, Боткина и других отечественных сторонников идеологии «искусства для искусства» [12]. Логика понятна: о каком чистом и надклассовом искусстве может идти речь, когда большая часть населения духовно и физически подавлена, когда народ вынужден умирать в поте лица ради счастья и благоденствия беззаботно прозябающих господ, когда репрессивная система государства подавляет развитие научного мировоззрения, насаждая в науке и в быту обскурантизм и идеализм? Как может человек, называющий себя «совестью нации» и кричащий о собственной интеллектуальной и нравственной исключительности, — как он может закрывать глаза на вопиющую несправедливость существующего строя, на господство невежества, тормозящего прогрессивное развитие Родины и всего человечества? Не желая мириться с подобным положением дел, революционные демократы провозгласили войну идеологии «искусства для искусства»: в условиях суровой царской цензуры именно литература должна была, по их мнению, стать главным инструментом просвещения трудящихся масс, способом донесения до народа той мысли, что они в силах изменить существующие античеловеческие условия; писатель же должен быть в первую очередь гражданином, борцом за народное счастье, «певцом правды». Литературная критика революционных демократов была тем самым своеобразной формой критики политических и философских основ существующего строя, формой, вызванной к жизни спецификой исторического момента; поэтому и писателей они воспринимали как потенциальных союзников, обязанных поддерживать литературную критику в её благородных устремлениях, помогать ей в нелегком деле разоблачения феодального империализма Романовых.

Научным же прорывом в науке о художественном слове стало ленинское учение о коммунистической партийности литературы [13], изложенное им в статье «Партийная организация и партийная литература»:

«Литература должна стать партийной. В противовес буржуазным нравам, в противовес буржуазной предпринимательской, торгашеской печати, в противовес буржуазному литературному карьеризму и индивидуализму, “барскому анархизму” и погоне за наживой, – социалистический пролетариат должен выдвинуть принцип партийной литературы, развить этот принцип и провести его в жизнь в возможно более полной и цельной форме. В чем же состоит этот принцип партийной литературы? Не только в том, что для социалистического пролетариата литературное дело не может быть орудием наживы лиц или групп, оно не может быть вообще индивидуальным делом, не зависимым от общего пролетарского дела. Долой литераторов беспартийных! Долой литераторов сверхчеловеков! Литературное дело должно стать частью общепролетарского дела, “колесиком и винтиком” одного-единого, великого социал-демократического механизма, приводимого в движение всем сознательным авангардом всего рабочего класса. Литературное дело должно стать составной частью организованной, планомерной, объединенной социал-демократической партийной работы» [14].

Развивая принципы русских материалистов XIX века, Владимир Ильич отождествил литературную работу с работой партийной, с работой конкретно политической, противопоставив «свободное пописывание» постоянной и целенаправленной партийной работе. Так называемая пролетарская дисциплина должна была, по мысли Ленина, стать формой внешнего контроля за деятельностью литераторов и публицистов, внутрицеховые традиции которых часто не позволяли отказаться от идеологии «свободы творчества». Барский индивидуализм, расцветший в условиях капиталистического декаданса, привил писателям любовь к анархической фразе о свободе творчества, что сильно затрудняло осмысление интеллигенцией понятия свободы в его научном, а не обывательско-обыденном смысле. В среде писателей традиционным стало мнение, будто бы литературное творчество ценно не тем, что оно раскрывает сущность общественных явлений, воспитывает и направляет, а одним лишь тем фактом, что оно… существует; будто бы уже одного того обстоятельства, что творец изволил изложить на бумаге свое «духовное я», достаточно для того, чтобы провозгласить свободность и самоценность его творчества в качестве образца для подражания и примера для поклонения. Нетрудно обнаружить в написанном выше мнении не только перманентный источник интеллигентских чванливости и тщеславия, но и ту функцию защиты и оправдания классового общества, которую играет подобная литература; ибо рост количества и падение качества навязываемых образцов мысли и поведения обратно пропорциональны пониманию простого человека, чем ему руководствоваться в своей деятельности, на что ему опираться, сообразно какому сценарию ему жить. Это и есть «политика литературы», когда кажущаяся беспартийность писателей фактически вскрывается как политическая деятельность по пропаганде вредных пробуржуазных идей и взглядов, по дезорганизации и деморализации народных масс, ибо чем больше мнений по тому или иному вопросу, тем простому человеку сложнее обнаружить среди этих мнений истину, верно отражающую реальность и направляющую его деятельность в общественно-прогрессивное русло. А так как общественное бытие определяет сознание тех, кто не обладает научным мировоззрением, то подавляющее большинство населения под давлением капиталистических отношений насилия и продажности зачастую мыслят как обыватели и эгоисты. Поэтому-то Ленин в своей статье и вопрошал: о какой свободе творчества может идти речь в условиях зверства феодально-капиталистического империализма, в условиях разнузданной реакции, полицейского беспредела, массового материального и духовного обнищания населения, господства военного и политического авантюризма правящих классов, нарастающих темпов милитаризации и колонизации Земли? В действительности писатели, старающиеся оправдать собственные трусость, безволие и бессовестность, всего-навсего пытаются спрятаться за лозунг о беспартийности, маскируя предательство и/или неучастие в судьбах Родины и Человечества. Более того, беспартийность есть иная сторона антикоммунистической партийности [15], ибо «свобода творчества при капитализме», хотят того или нет ее сторонники и проповедники, имеет своим следствием открытое или скрытое приукрашивание действительности, полное или частичное игнорирование ее ужасов, что способствует нормальному функционированию системы стабилизации капитализма путем отупления населения и отвлечения его внимания от общественных противоречий. И сколько бы писатели ни пытались доказать свою интеллектуальную независимость, они зачастую подчинялись этому правилу, становясь на позиции тех, кто больше платит, что, например, было доказано лауреатами сталинских премий, сначала покорно и двулично получавших десятки и сотни тысяч советских рублей, а затем, после известных событий, наперегонки помогавших дорогому Никите Сергеевичу в непростом деле развенчания культа личности.

Таким образом, Ленин в своей статье провозгласил отказ от барского индивидуализма, деструктивным образом действующего как на писателей, так и на читателей. Научно-централистский тезис о верховенстве истины над «свободным» мнением был применен к той области человеческой деятельности, которая до того казалась неприкасаемой и не способной работать в режиме «приказ-исполнение». Даже литературные критики, ставшие к тому времени неотъемлемой частью «пространства литературы», не позволяли себе «наглости» указывать писателям на необходимость осуществления своей деятельности в рамках партийной дисциплины. Легко представить, какую реакцию вызвали подобные заявления Ленина у сторонников и сочувствующих социал-демократии из среды интеллигенции. К примеру, один из главных представителей русского символизма, поэт Валерий Брюсов, вскоре после публикации статьи Владимира Ильича выступил с резкой критикой в адрес теории коммунистической партийности в литературе:

«…Меньше всего в его [Ленина] словах истинной любви к свободе. <…> По точному смыслу его определения обе литературы не-свободны. Первая тайно связана с буржуазией, вторая открыто с пролетариатом. Преимподавляющее большинство населения становится на те или иные взгляды не сознательно, а стихийно, под давлением господствующей или оппозиционной ей идеологииущество второй можно видеть в более откровенном признании своего рабства, а не в большей свободе. <…> Мы не можем не видеть, что социал-демократы добивались свободы исключительно для себя, что париям, стоящим вне партии, крохи свобод достались случайно, на время, пока грозное “долой!” не имеет ещё значения эдикта. Слова социал-демократов о всеобщей свободе тоже “лицемерие”, и мы, писатели беспартийные, тоже должны “сорвать фальшивые вывески”. <…> …Членам социал-демократической партии дозволяется лишь критика частных случаев, отдельных сторон доктрины, но они не могут критически относиться к самым устоям доктрины. Тех, кто отваживается на это, надо “прогнать”. В этом решении — фанатизм людей, не допускающих мысли, что их убеждения могут быть ложны. <…> Почему однако осуществленная таким способом партийная литература именуется истинно-свободной? Многим ли отличается новый цензурный устав, вводимый в социал-демократической партии, от старого, царившего у нас до последнего времени? <…> Екатерина II определяла свободу так: “Свобода есть возможность делать всё, что законы позволяют”. Социал-демократы дают сходное определение: “Свобода слова есть возможность говорить всё, согласное с принципами социал-демократии”. Такая свобода не может удовлетворить нас, тех, кого г. Ленин презрительно обзывает “гг. буржуазные индивидуалисты” и “сверхчеловеки”. Для нас такая свобода кажется лишь сменой одних цепей на новые. <…> “Долой писателей беспартийных!”, восклицает г. Ленин. Следовательно беспартийность, т. е. свободомыслие, есть уже преступление. <…> …В нашем представлении свобода слова неразрывно связана со свободой суждения и с уважением к чужому убеждению. Для нас дороже всего свобода исканий, хотя бы она и привела нас к крушению всех наших верований и идеалов. Где нет уважения к мнению другого, где ему только надменно предоставляют право “врать”, не желая слушать, там свобода — фикция. <…> Ведь и писатель социал-демократ будет считать себя (пусть ошибочно), работая для своей партии, действующим по своей свободной воле, как считаю себя я, писатель беспартийный. <…> …Рядом встала целая школа, выросло новое, иное поколение писателей-художников, тех самых, кого он, не зная их, называет насмешливым именем — “сверхчеловеки”. Для этих писателей — поверьте, г. Ленин, — склад буржуазного общества более ненавистен, чем вам. В своих стихах они заклеймили этот строй “позорно мелочный, неправый, некрасивый”, этих “современных человечков”, этих “гномов”. Всю свою задачу они поставили в том, чтобы и в буржуазном обществе добиться “абсолютной” свободы творчества. И пока вы и ваши идете походом против существующего “неправого” и “некрасивого” строя, мы готовы быть с вами, мы ваши союзники. Но как только вы заносите руку на самую свободу убеждений, так тотчас мы покидаем ваши знамена. “Коран социал-демократии” столь же чужд нам, как и “коран самодержавия” (выражение Ф. Тютчева). И поскольку вы требуете веры в готовые формулы, поскольку вы считаете, что истины уже нечего искать, ибо она у вас, — вы враги прогресса, вы наши враги. <…> У социал-демократической доктрины нет более опасного врага, как те, кто восстают против столь любезной ей идеи “архе”. Вот почему мы, искатели абсолютной свободы, считаемся у социал-демократов такими же врагами, как буржуазия. И, конечно, если бы осуществилась жизнь социального, “внеклассового”, будто бы “истинно-свободного” общества, мы оказались бы в ней такими же отверженцами, такими же poetes maudits (“проклятые поэты”), каковы мы в обществе буржуазном» [16].

Как показывает практика, за фразерством о свободе неумело скрывается политическая недальновидность и обществоведческая безграмотность: свойственное антикоммунистической интеллигенции «чванство неучастия», когда «советование со стороны», предполагающее полное игнорирование партийно-политической жизни, возводится в принцип, нашло себе яркое проявление в приведенных выше наивных рассуждениях Брюсова. Вообще, беспартийное интеллигентство — это болезнь разума, возникающая и прогрессирующая под влиянием авантюризма и инфантилизма. В самом деле, зачем писателю думать о таких приземленных вещах, как сущность свободы? Ведь можно снять с себя ответственность за свою деятельность, став, подобно Брюсову, сторонником либерально-антинаучной интерпретации свободы, отождествляя беспартийность и свободомыслие, играя роль мудреца-писателя, стоящего в стороне от борьбы классов и партий. Зачем ему думать о том, что идея о релятивизме и плюрализме, о невозможности познания объективной истины, ставшая преобладающей в европейских интеллектуальных средах с легких рук Юма, Канта и Маха, есть заблуждение, порожденное потребностью идеологии капитализма плодить сущности, затрудняющие научное познание природы и общества? Зачем ему осмыслять с партийно-классовых позиций происходящий вокруг хаос, если можно, уединившись с собой в «башне из слоновой кости», рефлексировать об абстрактном гуманизме? Если можно писать, что хочется, как хочется, когда хочется, пренебрегая при этом научным осмыслением общественного развития, не считаясь с политико-экономическими обстоятельствами, внутренней и внешнеполитической ситуацией, не желая изучать философские и общественные теории, способные вывести человечество из материальной и духовной нищеты? Брюсов и подобные ему интеллигенты всегда отличались политическим лицемерием: заявляя о своей приверженности прогрессу и «всему хорошему», о своих стремлениях бороться с существующим злом, они в то же время дистанцируются от коммунистических партий, научно-боевых отрядов, единственно способных взять власть и использовать её для качественного изменения общественного устройства. Но почему так происходит? Скорее всего потому, что в глубине душе они понимают: «не потянут». Иронично, но истинность указанного предположения подтверждается опытом другого беллетриста, волей обстоятельств оказавшегося в политическом и партийном руководстве: когда пришло время заниматься реальной работой, когда пришло время делать революцию, а не рассуждать о ней, Троцкий, не способный ни на что, кроме горлопания и графомании, был постепенно уволен со всех должностей, что были ему доверены «за былые заслуги». Вот и Брюсов, верно почуяв, куда ветер дует, и испугавшись, что с наступлением коммунизма от него, как от писателя-специалиста, будут требовать обществоведческой компетентности, поспешил объяснить своим друзьям-интеллигентам, почему идея коммунистической партийности вредна и почему им с Лениным «не по пути». По реакции Брюсова и подобных ему беспартийных советчиков [17] хорошо видно, что ленинские тезисы били прямо в цель: в социал-демократической печати впервые настолько конкретно было подвергнуто критике распространенное в среде литераторов противопоставление индивидуального и общего, когда субъективные иррациональные желания и мотивы ставились выше объективных потребностей развития всего социума.

Писаная история всех до сих пор существовавших обществ есть история борьбы классов. Пролетариат не может успешно бороться без своего генерального штаба и без авторитетного руководителя этого штаба, без партии и без ее вождя. Литература — тоже фронт классовой войны, и если иметь в виду и пропаганду, и агитацию, и теоретическую литературу, то победы и поражения на нём практически так же важны, как победы и поражения в политике. Следовательно, и литератор — такой же член партии, участник революции, строитель нового общества, обязанный подчиняться решениям партийного центра и исполнять их; ибо сложно говорить о победе в классовой борьбе, когда отдельные члены партии (пускай и обладающие известными талантами в области изящной словесности) саботируют партийную дисциплину, не подчиняясь приказам центра, практикуя анархизм, волюнтаризм, авантюризм, индивидуализм и иные формы оппортунистических отклонений. Не всякий писатель и не всякий пропагандист способен «здесь и сейчас» владеть марксизмом в должной мере, поэтому, для того чтобы компенсировать этот недостаток, необходимо идейное руководство со стороны наиболее грамотных теоретиков научного централизма, осуществляемое в форме конкретных указаний и личного примера [18], а не абстрактных постановлений-лозунгов. В каком-то смысле Ленин, пытаясь централизовать литературное дело, распространил дискуссию о первом параграфе устава партии за пределы узкополитической проблематики, пытаясь призвать литераторов к открытой пропаганде своих общественно-политических взглядов. Ведь если даже либерально-буржуазные писатели нередко прекращают заигрывание с беспартийностью во благо общего антикоммунистического дела, становясь открыто на сторону буржуазной партийности, то чего бояться коммунистическим писателям, находящимся на светлой стороне истории?

Одним из решающих факторов, влияющих на склонность писателей к беспартийности, является синтез психологических расстройств личности (в виде эмоциональной нестабильности, нарциссизма и др.) и буржуазных пережитков в сознании, требующий со стороны партии известных уступок интеллигентскому «духу свободомыслия». Понимая это, Ленин, а затем и Сталин по-особенному относились к писателям, специфическим образом выстраивали с ними отношения, учитывая все особенности «творческого характера», что и предопределило те известные успехи, которых достигла советская литература под их руководством. При этом нельзя забывать, что подобный шаг есть лишь временное отступление коммунистов на пути внедрения диаматического мышления в сознание широких кругов прогрессивной интеллигенции, отступление, никак не отрицающее необходимости научной цензуры, являющейся инструментом приведения субъективных воззрений в согласие с объективной необходимостью общественного развития, инструментом оказания помощи малограмотным в марксизме, но не лишенных литературных талантов писателям, освобождения их сознания от антинаучных заблуждений. Поэтому-то нет ничего удивительного в том, что наибольших успехов в деле проведения принципов коммунистической партийности в литературе достигли писатели, напрямую связанные с коммунизмом и партийной работой: Макаренко, Островский, Павленко, Горький, Фадеев. Поэтому-то Ленин и писал:

«Во сколько раз выиграла бы и партийная работа через газету… и литераторская работа, теснее связавшись с партийной, с систематическим, непрерывным воздействием на партию! Чтобы не “набеги” были, а сплошной натиск по всей линии, без остановки, без пробелов, чтобы большевики не только нападали по частям на всяких оболтусов, а завоевывали все и вся так, как японцы завоевывали Маньчжурию у русских» [19].

Ленин поставил задачу по отрицанию прежней антикоммунистической литературы как суммы антинаучных фантазий, как инструмента, фотографирующего грязь действительности, утвердив на её место новую коммунистическую литературу как инструмент марксистского воспитания и просвещения народа, как инструмент отображения в художественных образах практики строительства коммунизма. Партия во главе со Сталиным по мере сил и возможностей решала эту задачу предельно внимательно, терпеливо, выстраивая правильные отношения с писателями путем, например, материального и духовного «заигрывания» с ними. К слову, желая сфальсифицировать марксистское понимание отношения литературы к действительности, отдельные буржуазные исследователи предпринимали попытки разорвать ленинскую теорию и сталинскую практику коммунистической партийности литературы. В частности, в ноябре 1963 года в североамериканском социалистическом журнале «Monthly Review» была опубликована статья Марка Шлейфера, в которой тот утверждал, что «пока Ленин был жив, Советский Союз признавал, уважал и защищал автономию искусства» [20]. Любому, даже поверхностно знакомому с марксистским пониманием искусства, очевидно, что никакого противоречия между ленинским и сталинским видением партийности литературы не существует. И Ленин, и Сталин прекрасно понимали, что централизация литературы — дело времени и обстоятельств, что автономность и противоречивость литературных направлений в раннем СССР — необходимый подготовительный этап для последующей научной централизации литературы как эффективного инструмента наступления коммунизма на буржуазные пережитки в сознании народа:

«Мы — коммунисты. Мы не вправе сидеть сложа руки и позволять хаосу распространяться, как ему угодно. Мы должны стремиться к тому, чтобы с ясным сознанием руководить также и этим развитием, чтобы формировать и определять его результаты» [21].

К сожалению, среди современных отечественных левых проблема партийности вообще и проблема партийности литературы практически не изучается, поэтому сегодня трудно найти в современных марксистских изданиях актуализацию принципа партийности применительно к современному уровню развития науки и культуры. Исключениями являются журнал «Прорыв» и газета «Прорывист», на страницах которых отмечается существенная значимость принципа партийности для современной теоретической формы классовой борьбы, проводятся исследования по изучению влияния буржуазной партийности на состояние общественного сознания [22]. Казалось бы, сотни страниц, исписанных классиками и посвященных проблемам партийности науки, философии и искусства, позволяют современным марксистам не тратить ценное время на отстаивание необходимости применения принципа партийности. Однако здесь происходит столкновение со старой проблемой, олицетворяющей весь так называемый «популярный марксизм»: лозунги и формальное с ними согласие есть, а вот исполнение, воплощение лозунгов на практике является для большинства представителей левого движения «вещью в себе». Постоянно повторяемые тезисы о партийности наук воспринимаются большинством современных марксистов как пустая формальность, не требующая понимания, как абстракция, лишенная конкретного содержания: пафосно восхваляя ленинские принципы партийности, они восхищаются гением Эйнштейна и честностью Земскова, преклоняются перед проницательностью Фромма и глубокомыслием Ильенкова. Говоря о партийности, многие марксисты не утруждают себя подробным объяснением этого явления, а ограничиваются формальной констатацией важности партийности для марксиста. Так, большинство увлекающихся марксизмом скажут, что партийность есть идейная направленность мировоззрения, выражающая общественные, политические, экономические, культурные и иные интересы и идеалы различных групп людей: любой ученый, философ, художник, хочет он того или нет, сознает он это или не сознает, проводит в своей деятельности линию определенной политической «партии» (в широком смысле этого слова). Таким незамысловатым образом, казалось бы, аполитичная творческая и научная деятельность на поверку оказывается политически ангажированной защитой того или иного общественного строя, того или иного образа мыслей. Подобное в основном правильное, но поверхностное понимание хорошо сформулировал уже упомянутый Писарев, утверждавший:

«Разногласие партий очень естественно, необходимо и безысходно, потому что настоящие причины противоположных суждений заключаются в противоположности интересов. Всякая попытка примирить партии была бы бесполезна и бессмысленна. Вместо примирения партий, надо желать, чтобы каждая партия обозначилась яснее и договорилась до последнего слова. Только тогда общество может узнать своих настоящих друзей и дать окончательную победу тому направлению мысли, которое всего более соответствует действительным потребностям большинства» [23].

Более зрелый марксист добавит к данному определению Писарева классового подхода, подчеркнув, что партийность, ко всему прочему, есть понятие, указывающее на классовое устройство общества, игнорировать которое не в силах даже философствующий метафизик или эстетствующий графоман; раз есть антагонистические классы, значит, есть и антагонистические партии, выражающие интересы этих классов. Те же из «коммунистов», кто старался подробно изучать марксистские труды, даже могут привести в пример конкретное применение этого принципа классиками: партийность философии и естествознания в «Анти-Дюринге» и «Материализме и эмпириокритицизме», партийность литературоведения в переписке Маркса и Энгельса с Лассалем [24] и статьях Ленина о Толстом. Но ведь примеры лишь указывают на общую тенденцию и показывают, как за мишурой наукообразных терминов можно и нужно видеть вполне определенные классовые интересы. Задача же современных марксистов — за примерами, продемонстрированными классиками, видеть универсальный метод изучения действительности. Одного лишь постулирования недостаточно, о чем говорит, например, содержание энциклопедий, учебников и словарей [25], написанных под редакцией советских профессоров, где тезисы о важности пролетарской партийности соседствуют с критикой «культа личности» и проповедью «демократизма науки» [26]. Правда, даже при Сталине пропаганда коммунистической партийности была еще в виде преимущественно неосознанного выполнения постановлений ЦК, нежели следствием внутреннего понимания сущности происходящих в СССР и мире событий; поэтому хрущевская десталинизация дискредитировала коммунистическую партийность лишь формально, ибо большая часть партии и советского народа доверяла Сталину, действовала согласно его воле, но не понимала его, не успев или не захотев совершить скачок из царства незнания в царство свободы. Следовательно, коммунистическая партийность, опирающаяся на объективные законы развития общества, предполагает высшую степень сознательности марксистов, руководствующихся ею в своей деятельности, что противоречит механическому согласию с постановлениями съездов и пленумов, так распространенному в советское время. Стоит заметить, что безапелляционная фальсификация существовавшей ленинско-сталинской партийности с заменой ее крайне слабой партийностью «антисталинского ленинизма» в форме нелепой пропаганды «норм коллективного руководства» низвела восприятие тезиса о важности партийности до уровня надоедливой формальности, внутрипартийной и даже внутригосударственной шутки, породившей в народе известный анекдот о Рабиновиче, «колеблющемся в соответствии с колебанием линии партии», поэтому многие современные самозваные марксисты под влиянием подобного послесталинского вредительства с подозрением относятся к тезису о партийности вообще и партийности литературы в частности. Те же из современных левых, кто не отрицает важности принципа партийности в деле коммунистической пропаганды, настойчиво следуют традициям своих советских предшественников, ибо, как уже указывалось, декларируемая в их лозунгах партийность не находит себе места в их же теоретических построениях: в один голос твердя о партийности при Марксе и Ленине, подавляющее большинство из них забывает о партийности в контексте сталинской и современной практики. Рассуждая о партийности наук, современные левые скатываются в откровенный и беспринципный буржуазный объективизм: партийность естествознания, реализованная Лениным и продолженная в публикациях «Прорыва», посвященных критике релятивизма и идеализма в физике, воспринимается ими как чудачество, сектантство и мракобесие [27]; партийность истории, реализованная Сталиным в «Кратком курсе истории ВКП(б)» и продолженная в публикациях «Прорыва», посвященных опровержению клеветы на ленинско-сталинский СССР, воспринимается ими как «чистое безумие», конспирология и «фолк-хистори» [28]; партийность биологии, реализованная Лысенко, воспринимается ими как неудачный опыт влияния идеологии на чистую науку [29]. Вот и складывается печальная ситуация, при которой почти все говорят о партийности, но почти никто этому принципу не следует. Ведущую роль в этом играет интеллектуальная лень современных левых, их неспособность добросовестно учиться марксизму по первоисточникам, а не по популярному пересказу из советских учебников или современных видео.

В приведенном выше отрывке Писарев указывает на некие «потребности большинства», в соответствии с которыми необходимо действовать потенциальным освободителям народа. Сама по себе ссылка на потребности большинства с одновременным указанием действовать сообразно этим потребностям звучит «популярно» и выигрышно в контексте уличной агитации, но никак не в контексте научно-теоретической проблематики партийности литературы. Несмотря на притягательность подобных лозунгов, марксисты обязаны признавать их ошибочными и вредными, вводящими людей в заблуждение относительно целей и методов коммунистической практики. Указание на «потребности большинства» как на руководящий ориентир литературной деятельности и есть то, в чем революционно-демократическая идеология вступает в противоречие с марксистско-ленинской наукой, ибо коммунистическая партийность есть тенденциозное отражение объективных потребностей общественного развития. Сущностью же антикоммунистической партийности является её антинаучность, то есть субъективность устремлений и мотивов людей, руководствующихся ею в своей деятельности; такая форма партийности отражает интересы отдельных классов, сословий, партий, гильдий, государств, большинства, меньшинства, но никак не потребности самого общественного развития, удовлетворение которых если и происходит, то как бы случайно, стихийно, не по хитрому замыслу кардиналов, императоров и президентов, а «на ощупь», в силу нужд современной им политики и экономики. Действительный успех в деле принципиального повышения материального и духовного качества жизни большинства достигается только там и тогда, где и когда в руководстве большинством решающую роль играет не его (большинства) потребности, а коммунистическая партия во главе с авторитетным марксистом-теоретиком, способные направить силы и энергию трудящегося большинства в созидательное русло. Но стоит во главе большинства встать бессовестным и корыстолюбивым популистам-антикоммунистам, материальное и духовное обнищание становится фактом повседневности, «стучащим в каждый дом». Неслучайно именно неразумность потребностей большинства стала фактором, сдерживающим строительство и способствующим разрушению коммунизма в СССР:

«…Большинство современных людей всего мира считают справедливым лишь такое положение вещей, при котором хорошо прежде всего ему самому, любимому, а не соседу и его детям. Если бы это было не так, то не было бы и мещанской “перестройки” в СССР, всемирной конкуренции всех против всех, кровной мести, массовых заказных убийств, мафиозных “разборок” и мировых войн. Большинство современных людей…, независимо от религиозной принадлежности, пока агрессивно эгоистичны и абсолютно некомпетентны в вопросах смысла жизни и счастья» [30].

Коммунистическая партийность отталкивается не от абстрактных потребностей большинства, ибо при современных условиях потребности подавляющего большинства населения земли антинаучны и наивны [31], а от «нужд» объективной необходимости, познание которых возможно только при помощи диаматики, примененной к изучению общественных процессов. Партийность же, не ставящая своей целью снятие «цивилизации» частной собственности коммунизмом, не преследующая цели уничтожения фундамента, разделяющего людей на партии, являет собой вариацию беспринципной хитрости, направленной на захват и удержание власти защитникам исторически-конкретного вида партийности. Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин последовательно проводили в своей деятельности линию «партии истины», что и позволяло им, не впадая в левачество и неуместную р-р-революционность, одержать коммунистические победы над своими антикоммунистическими «друзьями», которые под партийностью понимали механистическое следование заученным формулировкам, разбавленным антимарксистскими позициями по революции, демократии, власти, государству, профсоюзам, философии и т. д., не забывая при этом обвинять большевиков и их последователей в тоталитаризме, вождизме и призывах к беспрекословному подчинению постановлениям партии. Им невдомек, что беспрекословно подчиняться необходимо не постановлениям партии, а «постановлениям истины»; поэтому быть по-коммунистически партийным — не значит во всем соглашаться с коммунистической партией, ибо даже она не застрахована от ошибок, что доказала практика работы послесталинской КПСС. К сожалению, современные марксисты пока ещё не учли в своей деятельности положительные и негативные уроки из истории коммунизма; тем не менее надежда умирает последней.

В советское время предпринимались попытки истолкования категории народности в свете марксистско-ленинского учения [32], однако попытки эти лишь помешали проникновению в сознание советской интеллигенции подлинного понимания диаматической теории литературы и коммунистической партийности. В этом контексте важно заметить, что революционно-демократическая и марксистско-ленинская теории литературы содержательно не тождественны, как бы ни утверждали обратное некоторые «теоретики» [33]. На самом деле похожесть революционно-демократической народности и коммунистической партийности, выражающаяся в требовании высокой гражданственности писателя, не должна вводить в заблуждение современных марксистов, так как категория народности есть лишь форма домарксистской партийности в литературе, не соответствующая новому, марксистскому этапу развития литературоведения. Наивный демократизм народности простителен революционным материалистам, но не простителен он советским и современным коммунистам, обязанным не просто копировать лучшие мысли своих предшественников, но отрицать их, углубляя и актуализируя общественную науку. Фактически ограниченность категории народности была раскрыта Андреем Ждановым в докладах о журналах «Звезда» и «Ленинград»:

«Литература призвана не только к тому, чтобы идти на уровне требований народа, но более того, — она обязана развивать вкусы народа, поднимать выше его требования, обогащать его новыми идеями, вести народ вперед» [34].

Именно: не плестись в хвосте, а помогать партии руководить народом, направлять народные массы в сторону партии и строительства коммунизма, способствовать вовлечению народных масс в коммунистическое строительство, поднимать качество общественного сознания. Литература в таком случае должна повышать интеллектуально-духовный уровень народа, что невозможно вне следования писателями коммунистической партийности, вне следования ими партийным указаниям и постановлениям [35]. Ленин неслучайно называет воспитание масс «главной задачей прессы во время перехода от капитализма к коммунизму» [36]: строительство нового общества, особенно в условиях агрессивно настроенного капиталистического окружения, не может не совпадать хронологически с воспитанием нового человека, в чём далеко не последнюю роль играет художественная литература. Представляя из себя несколько упрощённую форму познания объективной реальности, литература является своеобразным мостиком между невежеством и разумом, ибо те инструменты и методы, которыми литература обогащает сознание читающего её индивида, в некотором роде предвосхищают инструменты и методы научно-теоретического познания, доступного на следующем, качественно новом этапе становления человека. Хорошая литература доносит до больших масс людей в понятных и наглядных образах правильные идеи и смыслы, закладывающие фундамент в их будущую мировоззренческую систему, позволяя упростить сам процесс последующего познания философских и обществоведческих истин, закладывая на подкорку правильность и безальтернативность идей добра и справедливости, упрощая последующую работу по созданию коммунистического человека; указанные познавательная и воспитательная функции литературы были отражены в известной фразе Сталина, назвавшего писателей «инженерами человеческих душ». Аналогичным образом работает и плохая литература, которая прививает людям любовь к злому и плохому, развращает мораль и нравственность, спекулирует на марксистской безграмотности, прославляя подлецов, мещан, бандитов, лжецов, корыстолюбцев, предприимчивых дельцов и прочую элиту капиталистического общества. Заявляя о своей беспартийности, такие литераторы в то же время пропагандируют буржуазный образ мысли и жизни, прививают населению вредные идеалы, клевещут на коммунистов и коммунистический строй, тиражируя антикоммунистическую фальсификацию под видом «индивидуального художественного прочтения».

Но не всё так просто и с «хорошей литературой». Для того чтобы написать художественное произведение, более или менее соответствующее коммунистической партийности, мало одних добрых намерений; необходимо научное мировоззрение, позволяющее воплощать добрые намерения в научно-реалистические образы. Следовательно, отсутствие в голове писателей научного мировоззрения и является той причиной, по которой вся прогрессивная мировая литература в лице в первую очередь критического реализма не способна подняться выше талантливой, но малосодержательной критики классового общества. Именно незнание того, что представляет из себя феодальный или капиталистический империализм, и не позволило таким великим писателям, как Шекспир, Диккенс, Бальзак, Пушкин, Лермонтов, Толстой и др., отыскать путь спасения и направить по этому пути своих читателей. Фрагментарные прозрения дореволюционного Горького лишь подтверждают правило: даже самые искренние писатели, не являющиеся при этом марксистами, не в силах самостоятельно дойти до идей коммунизма и, следовательно, создать в своих произведениях образы Людей будущего, способных вывести человечество из того тупика, в который его завело господство невежества. Понимая это и предвидя последствия распространения в среде левых литераторов идеологии автономности и свободы творчества, Ленин и писал о принципиальной важности соединения коммунистической партийности и художественной литературы для судеб не только России, но и всего человечества. Другое дело, что революционно-демократический тезис о важности учета потребностей большинства уместен в рамках борьбы с декадентством и формализмом, замыкающимися в болезненном субъективизме салонного снобизма. Однако ведь важно не только победить субъективизм среди писателей, но и утвердить ему на смену последовательно научное понимание литературы, не сводящееся к бесконечной «погоне за большинством». В этом стремлении революционные демократы похожи на идеологов антифеодализма, небезуспешно отождествивших интересы частного бизнеса с общенародными интересами, заставив французских пролетариев и крестьян умирать на баррикадах за победу «просвещенного капитализма» над «невежественным феодализмом». Когда идеологи буржуазии выступали против идеологов феодализма, они не думали о расширенном воспроизводстве общества, их не беспокоила проблема товарно-денежных отношений, им были чужды переживания относительно разрушительных последствий общепланетарного господства капитализма. Даже самые передовые представители буржуазии в лице французских или немецких просветителей, в лице различных утопистов-протокоммунистов заблуждались, формулируя свои фантастические концепции не на основе диаматической методологии мышления, а на основе метафизики, формальной логики и житейской «мудрости». Из вышенаписанного следует, что все некоммунистические политические партии являлись и являются инструментом классовой борьбы в руках рабовладельцев-феодалов-капиталистов. Их цели и методы не противоречат «законам» общества частной собственности, а потому их справедливо можно назвать партиями, реализующими партийно-политическую борьбу за экономическое господство, в том числе и при помощи литературы. Их отличия, проявляющиеся в разных взглядах на внутреннюю и внешнюю политику государства, относительны, тогда как тождество их антикоммунистической сущности абсолютно. В эту же ловушку и попали революционные демократы, чувствующие неразумность существующего в России и Европе строя эксплуатации, но не видящие путей и инструментов его научно-практического отрицания, создавшие по этой причине революционно-демократическую партийность, позже преобразованную в антикоммунистическую народническую партийность, преодолеть которую можно единственно при помощи подлинно добросовестного, диаматического мышления, ставящего во главу угла познание истины, а не желания большинства.

Единственный путь уничтожения партийности как принципа (в том числе и партийности литературы) есть диаматическое отрицание классового общества, путь уничтожения фундамента политики — частной собственности, оберегаемой централизованным аппаратом материального и духовного насилия. Коммунистическая партийность, таким образом, является важным, но временным элементом добросовестного мышления, так как по мере строительства коммунизма будет увеличиваться и количество людей, сознательно следующих коммунистической партийности [37], что согласно диаматике приблизит полное уничтожение партийности как свойства человеческого общества. Иными словами, партия, стремящаяся к коммунистическому, научно организованному обществу, является единственной формой партии, стремящейся к уничтожению партийности как принципа, поэтому желание избавления от партийности в науке и искусстве может быть удовлетворено только тогда… когда коммунизм восторжествует на всей планете. Будущие коммунистические общественные отношения будут лишены партийности не потому, что их учёные будут беспринципными и безыдейными объективистами, а потому, что само общество в своей структуре не будет содержать черт, порождающих коренную противоположность субъективных интересов. Партийное уйдет в небытие, изредка напоминая о себе в рассказах о классовой борьбе прошлого.

Утверждая, что партийность есть имманентное свойство классового общества, вне зависимости от развитости политических институтов и экономических (эгоистических) отношений, Ленин углубил понятие партийности до признания единственной в своём роде коммунистической партийности, базирующейся на тенденциозной пропаганде объективных законов общественного развития. Применив свои выводы к области литературы, он разработал теорию коммунистической партийности в литературе, относительно успешно апробированную Сталиным, что подтверждается достижениями советской литературы до середины пятидесятых годов. Несмотря на это, количество написанных в советское время исследований по вопросам партийности литературы, к сожалению, не перешло в качество, ибо философы, эстетики и литературоведы — люди фактически беспартийные (даже при наличии партийного билета), узкие специалисты, а не марксисты, а потому их рассуждения о партийности замыкались в рамках уже очерченного Лениным и Сталиным. Фактически же советские философы и литературоведы лишь разными словами пересказывали общие положения Ленина, полемизируя по отдельным маловажным вопросам, начетнически сверяя свои формулировки с формулировками классиков и изыскивая неточности в формулировках своих «заклятых коллег» по кафедрам. Сама мысль о том, что проблема партийности в литературе напрямую связана с проблемой партийности вообще, с принципами формирования и существования коммунистической партии, спешно выветривалась из сознания профессоров и доцентов, размышляющих о партийности, но не рискующих разбираться с вопросами партийного строительства; ведь куда удобнее неспешно и разными словами пересказывать Ленина, чем политически бороться с деструктивными процессами, вызванными к жизни демократическим централизмом и послесталинским авантюризмом.

Как видно, коммунистическая партийность в литературе была лишь формой актуализации ленинской партийной теории, примененной к области художественного слова, составной частью общей диаматики строительства и функционирования коммунистической партии. Следовательно, развитие науки о литературе невозможно вне развития коммунистической партийной теории, единственно способной помочь ответить на вопрос о том, насколько то или иное произведение полезно или вредно для коммунизма, насколько точно в нём отражена практика строительства коммунизма. Принципы именно этой коммунистической партийности и были положены в основу последующей сталинской практики партийного руководства советской литературой; той самой советской литературой, история восходящего и нисходящего развития которой со всей убедительностью и наглядностью подтвердила правильность ленинских положений.

Продолжение следует…

Бронислав
29/07/2025

---

 [1] Ярким примером современного писателя антикоммуниста является Г. Яхина, чей роман «Зулейха открывает глаза» был удостоен самых престижных премий и, конечно, денежного поощрения со стороны правящего класса (http://government.ru/news/40368/). Можно также вспомнить белорусский аналог Яхиной, С. Алексиевич, получившую нобелевскую премию по литературе за антикоммунизм и прозападную оппозиционность Лукашенко.
[2] Акунин, Глуховский, Быков, Улицкая.
[3] Прилепин, Проханов, Лукьяненко.
[4] Доказательством чему служит покушение на З. Прилепина, совершенное в мае 2023 года.
[5] Так, писательница О. Николаева и журналист А. Красовский в интервью, опубликованном в мае 2025 года, долго обсуждали проблемы современной русской литературы, ее низкую популярность среди населения (особенно молодого), скромное число хороших современных писателей, всеми силами стараясь не замечать огромного капиталистического слона в литературной лавке (https://vkvideo.ru/video-218655765_456243330).
[6] Иначе: «искусство для искусства», формализм, эстетизм.
[7] Вплоть до XIX века партийной литературе в лице Эсхила, Софокла, Аристофана, Горация, Лукиана, Августина, Данте, Петрарки, Боккаччо, Эразма, Гуттена, Мора, Рабле, Шекспира, де Вега, Свифта, Кальдерона, Филдинга, Вольтера, Дидро, Радищева и др. противостояли лишь некоторые относительно известные направления и школы беспартийной литературы: александрийская школа, маньеризм, гонгоризм.
[8] Кант И. Критика способности суждения (1994 г.), c. 72.
[9] «…Установленные “победой разума” общественные и политические учреждения оказались злой, вызывающей горькое разочарование карикатурой на блестящие обещания просветителей» (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., 2 изд., т. 19, с. 193).
[10] Авторству Готье принадлежит также известное стихотворение «Искусство», в котором идеология «чистого искусства» изложена в поэтической форме.
[11] История эстетики. Памятники мировой эстетической мысли, т. 3, с. 679-680.
[12] См. например, рассуждения Дружинина в кн. «История эстетики. Памятники мировой эстетической мысли», т. 4, с. 426-429.
[13] Стоит заметить, что о партийности литературы за десятилетия до Ленина писал теоретик народничества, Петр Лаврович Лавров. Однако его понимание партийности было ограниченным и антикоммунистическим: «Всякая партия предполагает, что она защищает истину. Если художник усвоил себе одно из господствующих убеждений, если он в данную минуту проникся этим убеждением и воплотил его в стройное произведение — тем лучше для партии, которой он подал руку. Он создал прекрасное произведение в духе известной партии, не для полемики во имя ее, а потому, что временно это было его убеждение, стройно соглашенное им с образами внешнего мира» (История эстетики. Памятники мировой эстетической мысли, т. 4, с. 506).
[14] Ленин В. И. Полное собрание сочинений, т. 12, с. 100-101.
[15] «В обществе, основанном на делении классов, борьба между враждебными классами неизбежно становится, на известной ступени ее развития, политической борьбой. Самым цельным, полным и оформленным выражением политической борьбы классов является борьба партий. Беспартийность есть равнодушие к борьбе партий. Но это равнодушие не равняется нейтралитету, воздержанию от борьбы, ибо в классовой борьбе не может быть нейтральных; “воздержаться” нельзя в капиталистическом обществе от участия в обмене продуктов или рабочей силы. А обмен неминуемо порождает экономическую борьбу, а вслед за ней и борьбу политическую. Равнодушие к борьбе отнюдь не является, поэтому, на деле отстранением от борьбы, воздержанием от нее или нейтралитетом. Равнодушие есть молчаливая поддержка того, кто силен, того, кто господствует» (Ленин В. И. Полное собрание сочинений, т. 12, с. 137).
[16] В. Брюсов. Свобода слова (1905 г.).
[17] С критикой ленинской теории партийности выступили другие антикоммунисты: Н. Бердяев, «Революция и культура» («Полярная звезда», 1905, № 2); Д. Философов, «Яд власти» («Наша жизнь», 1905, 2 декабря); С. Котляревский, «Партии и наука» («Полярная звезда», 1906, № 5); И. Покровский, «Этические основы политики» («Полярная звезда», 1906, № 4).
[18] Работы Ленина и Сталина — прекрасный пример словесности, образности и логики. Их критика литературы и иных видов искусства является лучшим примером партийной критики. В этом контексте можно также вспомнить соответствующие работы Мао Цзэдуна и Ким Чен Ира.
[19] Ленин В. И. Полное собрание сочинений, т. 47, с. 134.
[20] Schleifer M. Art and Socialist Realism (https://monthlyreviewarchives.org/index.php/mr/article/view/MR-015-07-1963-11_4).
[21] Ленин В. И. О литературе и искусстве (1976 г.), с. 656-657
[22] См.: https://prorivists.org/56_science/, https://prorivists.org/history-partyness/, http://www.proriv.ru/articles.shtml/ogienko?anti_drobyshev, https://prorivists.org/pointy-headed_code/, https://prorivists.org/literature_zhdanov/ и др.
[23] Писарев Д. И. Полное собрание сочинений в 12 т., т. 9, с. 396.
[24] Маркс и Энгельс об искусстве в 2 т., т. 1, с. 15-52.
[25] См. БСЭ после 1956, Краткий политический словарь (1980 г.), Философская энциклопедия в пяти томах, История философии в шести томах, История философии в СССР в пяти томах и др.
[26] Алексеев П. В., Ильин А. Я. Принцип партийности и естествознание (1972 г.), с. 115-119.
[27] См.: https://lenincrew.com/criticism-of-the-philosophical-views/#lwptoc12, https://smirnoff-v.livejournal.com/199189.html, https://mgo-rksmb.narod.ru/sto2.htm, https://rabochy.livejournal.com/17442.html, https://proza.ru/2011/08/07/1205 и др.
[28] См.: https://vk.com/wall-64685395_8634, https://rabkor.ru/columns/day-in-history/2015/12/21/the-ghost-of-stalinism/, https://planb1.ru/library/balaevschina.
[29] См., например, выступления известного в левой среде биолога-антисталиниста Владимира Фридмана (https://vk.com/wall-6921_41071).
[30] Подгузов В. Общие вопросы теории распределительных отношений.
[31] Желание спокойной, стабильной жизни в условиях капитализма, буржуазный пацифизм, американская мечта, прагматическая этика и иные формы обществоведческого невежества.
[32] От редакции. За партийность и народность советской литературы. Вопросы литературы (1963 г.), №8; Тимофеев Л. И. Теория литературы. Основы науки о литературе (1948 г.); Абрамович Г. Л. Введение в литературоведение (1953 г.).
[33] Хрущев: «Нельзя противопоставлять понятия партийности и народности» (Хрущев Н. С. О литературе и искусстве (1959 г.), с. 36.
[34] Жданов А. А. Доклад о журналах Звезда и Ленинград (1952 г.), с. 22.
[35] «Партия есть добровольный союз, который неминуемо бы распался, сначала идейно, а потом и материально, если бы он не очищал себя от членов, которые проповедуют антипартийные взгляды. Для определения же грани между партийным и антипартийным служит партийная программа, служат тактические резолюции партии и её устав…» (Ленин В. И. Партийная организация и партийная литература).
[36] Ленин В. И. Полное собрание сочинений, т. 37, с. 91.
[37] «Чем более политически развиты, просвещены, сознательны данное население или данный класс, тем выше, по общему правилу, его партийность» (Ленин В. И. Полное собрание сочинений, т. 32, с. 190).